М а р и я Н и к о л а е в н а. У меня тоже русский.
Р о з е н б е р г. Я не об этом говорю. Не притворяйтесь, что вы меня не понимаете.
М а р и я Н и к о л а е в н а. Может быть, нести вам самовар?
Р о з е н б е р г (вставая). Несите. Мы сейчас придем.
Мария Николаевна уходит.
(Вернеру.) И после этого вы думаете, что я могу ей верить?
Розенберг и Вернер уходят в соседнюю комнату. Входит М а р и я Н и к о л а е в н а. За ней Х а р и т о н о в. На улице несколько выстрелов. Мария Николаевна крестится.
Х а р и т о н о в. Ну что ты крестишься?
М а р и я Н и к о л а е в н а. За них.
Х а р и т о н о в. За кого — за них?
М а р и я Н и к о л а е в н а. За наших.
Х а р и т о н о в. Когда ты научишься держать язык за зубами?
М а р и я Н и к о л а е в н а. Тридцать лет учусь.
Х а р и т о н о в. Опять?
М а р и я Н и к о л а е в н а. Да.
Х а р и т о н о в (тихо). Маша, поди сюда. Ты была у Сафоновой?
М а р и я Н и к о л а е в н а. Была.
Х а р и т о н о в. Говорила все, что я велел?
М а р и я Н и к о л а е в н а. Говорила. (Пауза.) Противно мне это.
Х а р и т о н о в. Противно? А если я буду убит, тебе не будет противно?
М а р и я Н и к о л а е в н а. При чем тут ты?
Х а р и т о н о в. Очень просто. Ты завтра же пойдешь к ней опять и упомянешь, между прочим упомянешь, что мне надоели немцы, что я их не люблю и боюсь. Что я был не рад, когда меня назначили городским головой. Поняла?
М а р и я Н и к о л а е в н а. Поняла. Только зачем тебе все это?
Х а р и т о н о в. Затем, что это правда. Затем, что я предпочел бы сидеть весь этот месяц в подвале и не трястись за свою шкуру. Я больше чем уверен, что к этой старухе ходят… Да, да, партизаны. Немцам она все равно не скажет, что я их не люблю, а им, этим, может быть, и скажет. В Херсоне уже убили городского голову. Я не хочу, чтобы они убили его здесь, потому что «он» — это я.
М а р и я Н и к о л а е в н а. Боже мой! Чем весь этот ужас, бросили бы все и ушли, как я говорила, куда-нибудь в деревню, спрятались бы.
Х а р и т о н о в (шипящим, злым голосом). Куда спрятались бы? А вещи? Мои вещи без меня всегда вещи, а я без моих вещей — дерьмо. Да-да, дерьмо, нуль. Понятно тебе, дура?
Кто-то стучится в сенях.
Пойди открой.
Мария Николаевна выходит и сейчас же возвращается обратно. Вслед за ней идет М а р ф а П е т р о в н а — вне себя, простоволосая, со сбитым набок платком.
М а р ф а П е т р о в н а. Изверги!
Х а р и т о н о в. Тише.
М а р ф а П е т р о в н а. Убили, на моих глазах убили!
Х а р и т о н о в. Кого убили?
М а р ф а П е т р о в н а. Таню. Таню, соседку. Я думала — черт с тобой, но ты же доктор. Родить она собралась. Так повела к тебе. Нашла к кому! Лежит она там, у тебя под окнами.
Х а р и т о н о в. Тише! При чем тут я?
М а р ф а П е т р о в н а. При всем. Ты подписывал, чтобы после пяти часов не ходили, чтобы стрелять?
Х а р и т о н о в. Не я, комендант.
М а р ф а П е т р о в н а. Ты, ты, проклятый!
На ее крик из соседней комнаты выходит и останавливается в дверях Р о з е н б е р г.
Р о з е н б е р г. Кто тут кричит?
М а р ф а П е т р о в н а. Я кричу! За что женщину посреди улицы убили?
Р о з е н б е р г. Кто эта женщина?
Х а р и т о н о в. Это тут одна… Они шли ко мне. Там роды… соседка у них. И вот патруль выстрелил.
Р о з е н б е р г. Да, и правильно сделал. После пяти часов хождение запрещено. Разве нет?
Х а р и т о н о в. Да, конечно, совершенно верно.
Р о з е н б е р г. Если кого-нибудь застрелили после пяти часов — женщина это или не женщина, безразлично, — это правильно. А вас за то, что вы ходили после пяти часов, придется арестовать и судить.
М а р ф а П е т р о в н а. Суди. Убей, как ее… (Наступает на него.) Так взяла бы за горло сейчас этими вот руками…
Р о з е н б е р г (поворачиваясь к двери в соседнюю комнату). Вернер! Позвоните дежурному! (Спокойно.) Кажется, придется вас повесить.
М а р ф а П е т р о в н а. Вешай!
Р о з е н б е р г (Харитонову). Как ее фамилия?
Х а р и т о н о в. Сафонова.