— Известно, не нападают, — так же спокойно ответил Петрак, с наслаждением затягиваясь крепким самосадом. — Да ведь надо Вальке проверку сделать. Он с того и привык врать без удержу, что никто его за руки не хватает.
— И с чего ты всё брешешь, Валька? — укоризненно сказал Анатолий Иванович.
Пятнадцатилетний Валька играл под мужичка: он солидно горбился, баловал куревом, при разговоре не смотрел собеседнику в лицо, что, впрочем, было ему и трудновато, поскольку взгляд его целил то вверх, то вбок, с ответами не торопился, как человек, знающий себе цену. Он и сейчас помедлил, а затем произнёс с горькой иронией:
— Кобель брешет, а мне брехать не положено!
— Ну, а кости-то нашли? — приставал москвич.
— Нашли, — сказал Петрак. — Лошадий череп у прудка какой год дождями моется. Валька споткнулся об него, чуть в штаны не намочил.
Презрительная усмешка тронула красные Валькины губы, но он никак не отозвался на шутку Петрака.
— Скажи, Валька, тебя за что из школы выгнали? — поинтересовался Анатолий Иванович. — За неуспех в науках иль за враньё?
— Ещё б не выгнали, — куда-то в пустоту отозвался Валька, — когда я им школу чуть не спалил!
— Это как же так?
— Очень даже просто. С девчатами в сенях цигарки курил, ну и обронил уголёк.
— Опять врёт! — радостно изумился Анатолий Иванович. — Девчата с тобой не водятся.
— За прогулы его выгнали, — вмешался Петрак. — Я спрашивал учительницу. Охота пуще неволи, он весь сентябрь в Прудковской заводи да на Салтном проучился. Эх, Валька, Валька! — добавил он каким-то другим, потеплевшим, сожалеющим тоном. — Забаловался ты без отца, без матери. Некому тебя выпороть, некому за вихры потаскать!
— За вихры — это и тётка умеет! — угрюмо отозвался Валька.
— Куда там! Ей и своих не перетаскать, полдюжины мал мала меньше. Ничего, мы тебя в шофера наладим.
Я с удивлением смотрел на Петрака — его смуглое, грубое, узкоглазое, в острых оспинках лицо, словно спрыснутое под кожей на левой щеке и виске синь-порохом, было сейчас раздумчиво-ласковым, почти нежным.
— Мне в шофера никак нельзя, — заявил Валька с некоторым даже торжеством: — зрение не позволяет. Я всю окружность наоборот вижу.
— Как это — наоборот?
— Кверху ногами. Где для тебя земля, для меня небо, тебе — голова, а мне, скажем, пятки.
— Ладно врать-то! Чирков в лёт колошматишь, значит и за баранкой углядишь. Ишь, стервец, в паразиты метит!
Валька пожал плечами и, ссутулившись, прошёл вперёд. Анатолий Иванович поинтересовался, зачем Петрак и Валька взяли с собой чучела.
— Так мы ж на ночёвку идём, — ответил Петрак.
— На утреннюю зорю? — удивился Анатолий Иванович. — Так ведь не подсаживается утка!
— Знаю, что не подсаживается, — согласился Петрак. — Да и на пролёт её не больно возьмёшь, в поздноту летит.
— Тут всё-таки шанс есть, хоть порох потратишь, а утреннее дело мёртвое.
— Знаю, — досадливо отмахнулся Петрак. — Да Валька привязался: пойдём на ночь. Один-то боится. Набрешет разных страстей и сам же пугается.
— И что это с погодой делается? — задумчиво сказал Анатолий Иванович. — В прежние годы до самых праздников охотились, а нынче в октябре пусто. Да, погодка! В августе заморозки были! Помнишь?
— И всегда теперь так будет, раз льдина подошла! — обернувшись, веско сказал Валька.
— Какая льдина?
— Известно какая, во всех газетах пишут. Огромадная льдина подошла к нашей земле. Айз… берег называется. Пока она вся на солнце не истает, будут холода стоять.
Анатолий Иванович негромко, со вкусом захохотал. Но Петрак даже не улыбнулся.
— Ты мне покажешь эти газеты! — сказал он угрожающе.
— Я сам не читал, — пробормотал Валька, — люди сказывали.
На озере было холодно и неприютно. За серой наволочью туч солнце размытым жёлтым пятном сползло к горизонту. Вода у закраин схвачена коркой льда, похожей на постный сахар, дальше, до самого выхода из крошечной бухточки, покрыта шугой, застывшей ледяной кашицей. Солнце уже не справляется с утренним подморозком, и поседевшая осока-шумиха стала как жесть; я порезал руки, отыскивая припрятанное в траве весло.
Анатолий Иванович совещался с Петраком, куда держать путь. Решили недалеко: на Берёзовый корь — намывной остров, поросший осоковатой травой и низким кустарником. Выбрали Берёзовый корь из того только резона, что туда давно никто не наведывался. Всё ещё не улетевшие утки держались на чистом, где к ним было не подступиться.