Мишка в бога не верил, верил в Интернационал, а иудейский предрассудок матери простил: посылал ежемесячно четвертной на житье-бытье. Гутта Берковна взамен посылал к сыну подраставших братьев и сестер. Он помогал: Софью и Евгению в органы госбезопасности пристроил, Соломона — на железную дорогу, Николая, (будущего Героя Советского Союза) — в Кремлевскую школу курсантов. А свояченицу Мальвину определил уборщицей в Большой дом. Уже тогда сослуживцы говаривали: Миша — делец, Миша — король блата. И то: железнодорожный билет нужному человеку — Брозголь, путевку в дом отдыха — он же. Услужливый!
Видать, тем и приглянулся начальнику Дорожно-транспортного отдела Ленинградского ГПУ Перельмутру. Облагодетельствовал он Мишку, взял к себе в секретари. И не ошибся: тот перельмутровскую премудрость быстро усвоил — все дела втихую обделывать, а уж потом ими хвастаться. Если же какой чекист начнет принципиальничать, то затыкать ему глотку.
В 1932 году, к примеру, пришел из Москвы строгий приказ о повсеместном проведении массовой операции против кулацких повстанцев. А где их взять? В деревнях нищие мужики недавней раскулачкой насмерть перепуганы: им не до мятежа. К тому же оружия у них нет никакого, окромя оглобли. А приказ выполнять надо, иначе недолго и на Соловках оказаться. Вот премудрый Перельмутр и придумал: изъять у егерей под благовидным предлогом ружья, а затем переарестовать их и объявить повстанцами: пусть попробуют отпереться от «улик» — свои берданки, чай, не шишками заряжали. Так и сделали. Но нашелся один «честный» дурак, раскричался: это, мол, обман Советской власти! Пришлось его уму-разуму учить — послать в деревенскую глушь с наказом: или повстанцев найдешь, или в тюрьму за саботаж пойдешь. А какие в глуши повстанцы — одни волки да зайцы…
В другой раз такой же «честный» и «принципиальный» растрезвонил на всю округу про «бахаревское» дело: мол, крестьянин Андреев чист как стеклышко — это нехорошие чекисты ему в сарай оружие подбросили, а потом застражили как мятежника. Перльмутр и так, и сяк оправдывался, выгораживал себя и подельников. Мишка тоже ходил бледный как полотно: стра-ашно! А его дружок и собутыльник Анисимов уже подумывал, как Перельмутра под монастырь будет подводить. Как бы не так! — Яков Ефимович и не из таких переделок выходил победителем. Вот вызвал он к себе секретаря и говорит: Миша, дорогой, возьми вину на себя — я тебя век не забуду! Вздохнул Брозголь, глаза отвел в сторону: руки трясутся, коленки друг о дружку стучат — а делать нечего… Или пан, или пропал — согласился!
Начальник Ленинградского ГПУ Медведь стукнул для острастки кулаком по столу, порычал на провинившегося и сослал в медвежий угол — на деревенскую тракторную станцию. Мишка радехонек: считай, легким испугом отделался — могло б и хуже быть. Стал за трактористами приглядывать: кто замышляет в цилиндры песок сыпануть, кто — керосин водичкой разбавить? Кругом ведь одно сволочье вредительское… А в свободное время начальнику названивал: Яков Ефимович, как мои дела, долго ль еще в медвежьем углу околачиваться? Тот успокаивал: твой вопрос решается в ЦК ВКП(б) — сам Медведь за тебя хлопочет!
Наконец, свершилось: вернулся Брозголь в Питер с триумфом, как какой-нибудь римский легионер из удачного похода. И сразу: извольте, Михаил Израилевич, возглавить Дорожно-транспортный отдел Ленинградского ГПУ. О-о, такой успех и римскому легионеру не пригрезился бы.
Перво-наперво решил Брозголь от одной скандальной сотрудницы отдела избавиться: не ровен час, взбрыкнется дура и не захочет поступиться принципами — отправляйся тогда назад к трактористам-гармонистам из-за нее. Эта самая Анка-пулеметчица всю гражданскую войну на тачанке каталась, своими свинцовыми поцелуями сотни белых офицеров насмерть зацеловала и с тех пор рехнулась: везде ей мерещились золотопогонники. Увидит на улице благородного юношу, хвать за шиворот и тащит в Чека с воплем: я белоговардейца поймала! Брозголь ее увещевал: «Ну стоит ли заниматься барахлом? Не стоит»(2). А сам наверх докладывал: взбесилась, ей-богу взбесилась бабенка — без спросу людей на улице хватает, законность социалистическую нарушает! Таки избавился.
Но куда опаснее Анки-пулеметчицы был известный большевик Николай Чаплин. Сладу с этим начальником политотдела Кировской железной дороги никакого не было. На железке ведь всякое случается: то рельс лопнет, то паровоз под откос валится, то еще что. Звонит чекист Чаплину: «Как сообщили в Москву о крушении?» Тот самодовольно: подозревается диверсия. А перепуганный чекист в крик: «Что вы поднимаете панику? Никакой диверсии нет, крушение произошло по техническим причинам»(3). Перепуг понятен: раз в столицу доложено про диверсию, то кровь из носу, а диверсанта вынь да положь. Откуда? Половина путейцев и так за решеткой сидит — работать некому.