поехал прямо
1964
Ямин замедлил ход и вздохнул. Я глянул: куда это «прямо»? Прямо была пустота. Лента дороги уходила влево. Слева же распутывались ее серпантины. А «прямо», за скалой, шел отвес. Белая ленточка реки Обихумбоу виднелась на глубине более полукилометра. Задремал, видно, Сергей Луков. Или рулевое управление отказало. Или разогнал машину лихо, не успел отреагировать на крутой поворот. Как бы там ни было — нет Сергея Лукова на свете. Осталась только выразительная надпись на скале: «Луков поехал прямо…» Напоминание и предостережение. И памятник Лукову.
Я спросил Ямина, знал ли он Лукова. Ямин не знал. Когда мы отъехали уже порядочно от скалы, Ямин снова повеселел. А я все думал о скале и надписи. По горным трактам много разных памятников погибшим водителям: где надпись на скале, где бетонная пирамидка, а у перевала Зардолю, у шоссе, что ведет в Нурек, в цемент вмазана баранка разбившейся машины. Но чаще всего память людская служит памятником. Едешь где-нибудь, а водитель и говорит: «Здесь Андрей разбился…», «Там Броимшо поворот проспал…» И расскажет об Андрее и Броимшо. Такие вот памятники чаще…
Ах, романтика дальних дорог! Ямщики седой старины с их страстями и тягучими песнями, под стать длинным российским дорогам. Бывалые моряки, пахнущие ветром дальних стран, веселые и уверенные в себе. Мужественные пилоты. За прищуром их спокойных глаз прячутся тайны, о которых не положено знать пассажирам. Все они романтичны, все воспеты. А памирский шофер? Разве меньше романтики в его опасном труде? Он и мужествен, и спокоен, и уверен в себе, и весел.
Веселый водитель на Памирском тракте — это стереотип. Легче всего здесь остановить попутную машину, подняв большой палец и хохоча. Тогда, как бы ни спешил водитель, зашипят тормоза и из кабины высунется лицо с ожидающим выражением: «Анекдот? Давай садись скорей!»
За два с лишним десятка лет я хорошо узнал многих памирских шоферов. Со старейшим водителем тракта Порфирием Павловичем я как-то двое суток мерз на подходах к перевалу Талдык, неожиданно закрывшемуся из-за чудовищного снегопада. Тулуп малорослого дяди Порфирия укрывал пас двоих, а его рассказы о первых годах жизни на тракте могли составить целый роман.
…С лихим водителем Петром Синяевым очень-то не разговоришься. Другие боятся заснуть, а он сразу предупреждает: «Спи, на меня это не действует». Оказывается, Синяев выработал у себя редкую способность полностью лишаться сна за рулем. Зато когда он добирается до настоящего ночлега, его из пушки не разбудишь. А за баранкой он, по его уверениям, может трое суток просидеть без малейшей охоты вздремнуть. Говорит, это у него после одного случая такой талант прорезался. Какого случая — не рассказывает.
Как-то я забыл в кабине одной попутной машины горные ботинки: на подъезде к Ошу жарко стало в кабине, скинул их, надел тапочки, а выходя, забыл. Бывает… И шофер был незнакомый. И сошел я на въезде в город, и шофер не мог знать, куда я поеду дальше. Хватился я лишь к вечеру, когда Синяев привез мне ботинки. Сказал: по описанию водителя догадался, что это я ехал.
— А как догадался-то?
— Да, говорит, у Чечектов сел. С бородой. Кому же быть?
…Алеша Сушков — старый друг. Тоже водитель. Я знаю его лет двадцать. Сейчас он так же подвижен и весел, хотя в весе и прибавил. Алеша — философ. У него свой взгляд на жизнь вообще и на свою работу в частности. Особенностью этого взгляда можно считать удивительную чуткость в разделении хорошего и плохого в самой запутанной коллизии. Основной тезис Сушкова — «жизнь должна быть справедливой». Алеша удивительно легко идет на потерю заработка. То полдня помогает кому-то ремонтировать ставшую на тракте машину, то больного везет, хотя для этого нужно повернуть обратно. Сушков — маэстро. Утверждает, что свое всегда заработает.
…Алимджан Джурабаев толст, уютен и весел. Он за рулем с войны. Отец многочисленного семейства. Старшие дети уже работают, младшее дитя, десятое по счету, грудное. Алпмджана этот семейный статут вполне устраивает. Когда удивляются его многодетности, он только похохатывает. Зато с Алимджаном можно ехать спокойно. Не только потому, что он опытный водитель, а главным образом из-за этой вот многодетности. Едет быстро, но осторожно. Говорит, что риска не любит: очень уж много народу ждет его дома. В 1972 году при встрече Алимджан долго расспрашивал о здоровье, отвечал на вопросы о своем семействе, а потом не выдержал, достал из бумажника орденскую книжку. Показал: новенькая. Засмущался, пошутил: «У жены уже есть орден за детей, теперь я ее догнал». Расхохотался.
…К концу полевого сезона Хорог становится похожим на Клондайк, с детства знакомый по рассказам Джека Лондона. Гостиница забита отъезжающими геологами, археологами, ботаниками, почвоведами. Геологи численно преобладают. Все ждут летной погоды. А ее все нет. Запись на билеты все помнят наизусть. А погоды нет. Снег на горах с каждым днем тает все меньше, полоса нерастаявшего снега на склонах неумолимо снижается. А погоды все нет. Прибывают новые партии. Гостиница трещит по швам, ресторан похож на конвейер: кормят в очередь. А погоды нет. Пошла вторая неделя ожидания, но облака плотно забили трассу.
Наконец терпение лопается. С вечера геологи утеплили фургон машины кошмами, пригласили меня ехать с ними. Я заколебался: моя очередь на самолет одна из первых. Уедем, а вдруг погода откроется — обидно будет трястись по тракту и глядеть вслед пролетающим самолетам. А с другой стороны, нелетная погода может еще с месяц продержаться. Тогда и на машине не вырвешься. Соглашаюсь.
Выехали рано утром. Машину ребята оборудовали удобно: можно сидеть, можно и лежать. Кошмы защищают от холода. Тепло. Сначала ехали шумно, пели прощальную геологическую:
Потом петь притомились. Стали разговаривать. Но фургон громыхал, пыль лезла в горло. Охрипли. Стали закусывать. Это занятие тоже ненадолго. Заскучали. Утешало лишь то, что облака забили Пянджское ущелье, погода была явно нелетной, а мы двигались к цели. Гостиничный быт всем осточертел. Наконец кто-то предложил расчехлить фургон. Жаль было потраченных на утепление трудов, но стало светло, засвистел в ушах встречный ветер, открылся обзор. Все оделись потеплее, повеселели, оживились. Началась дискуссия по поводу разломов, интрузий и свит. Тема неисчерпаемая. Ее хватило до Душанбе.
Перевал Хабурабат был в снегу. Бульдозеры расчищали дорогу. Местами машину брал на буксир трактор и перетаскивал через снежную толщу. Похоже было, что перевал вот-вот закроется окончательно: снег продолжал валить. Машины гремели цепями, натянутыми на баллоны. Дорожники выбивались из сил. Их покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что спать им давно не приходилось. Ревели сигналы. На подходе к перевалу вытянулась очередь машин километра на два. Жгли костры из старых покрышек, промасленной ветоши и засохших дудок камоля. Водители нервничали: успеем ли проскочить? Кто-то из водителей-хорожан решил возвращаться: проскочишь перевал, а обратно домой как? Разворачиваться на узкой дороге было трудно. Столпотворение усилилось. Кто-то говорил, что за перевалом дорога ниже снега скользкая, один бензовоз уже ушел вниз, но водитель выпрыгнул. Верили и не верили.
Ночью вместо сна пришла тяжелая дрема. Холодно. Кругом стоял гвалт от криков и сигналов. Машина то трогалась с места, продвигаясь в очереди, то снова останавливалась. Мотор не глушили, чтобы на морозе не лопнул радиатор. Временами выскакивали из кузова и бегали вокруг машины, пытаясь согреться.
Наша очередь подошла лишь к полудню. Трактор дернул машину и поволок ее через снег на буксире. Колеса буксовали, но трактор тянул надежно. Через полкилометра мы оказались на хорошем грунте. Пока наш водитель отцеплял буксирный трос, тракторист спал. Потом мы ехали уже самостоятельно. Слева внизу виднелся лежащий вверх колесами бензовоз. Не врали, значит…
После еще одного ночлега мы быстрыми темпами стали приближаться к дому. Начался «стриптиз». Сначала раздели фургон, заново утепленный у перевала. Потом, по мере спуска, понемногу раздевались сами. Над Гиссарской долиной сияло теплое среднеазиатское осеннее солнце. На хлопковых полях было полно народа: убирали урожай. На подъезде к Душанбе водитель стал отмывать машину, чтобы не раздражать столичную автоинспекцию. Мы тоже пытались отмыть в арыке дорожную пыль. Вид у нас был, надо прямо сказать, не блестящий. Лица облупленные, коричневые, обросшие…