Теперь брейкер угрожал биостанциям, и я опять имел немалые основания для беспокойства. В моем секторе Пояса, на астероиде Амброзия, действовала биостанция, причем двигалась она в стороне от оживленных трасс и, насколько я понимал, представляла собой довольно удобный объект для брейкерских упражнений. Мне, конечно, следовало быть на Амброзии и ожидать там визита Пахаря, но я не мог находиться одновременно в двух местах. Мидас тоже требовал моего присутствия. Поэтому, направляясь туда, я в сущности проводил политику испуганного страуса и старался просто не думать о Пахаре. Вернувшись на Мидас, я целиком ушел в дела по ликвидации «мыльного клуба», и мысли о возможном появлении брейкера постепенно отодвинулись на второй план. Однако Пахарь очень скоро напомнил о себе. Он дал мне лишь несколько дней спокойной работы, а потом вылетел с Марса и, конечно же, не куда-нибудь, а прямиком в мой сектор, на Амброзию. Мне спешно дали об этом знать, и с этого момента Пояс словно бы скорее завертелся вокруг Солнца, а я метался внутри него как белка в колесе.
Я немедленно покинул Мидас, надеясь упредить появление Пахаря на Амброзии, но Мейден, с которым я непрерывно поддерживал связь, сообщил, что брейкер, очевидно, будет там раньше меня. Я чувствовал себя человеком, у которого вот-вот должны ограбить дом, однако ничего не мог поделать. Расположение небесных тел, увы, имеет значение не только в астрологии, но и в практической навигации. Пахарь и я двигались в плоскости эклиптики, однако брейкер вместе с Амброзией находился в ее западной квадратуре, а я – в восточной. Благодаря этому Пахарь опередил меня на несколько часов. Когда он ступил на Амброзию, я еще находился в пути и был готов к любым неожиданностям. И они произошли.
Трое наших, незаметно сопровождавших Пахаря с самого Марса, сообщили, что, едва появившись на Амброзии, брейкер вызвал по видеофону научного руководителя биостанции доктора Стефана Минского и передал ему привет от Регины. Минский при этом несколько растерялся, но быстро овладел собой и назначил Пахарю встречу в баре. Этот предварительный мимолетный контакт показал, что все мы, может быть, безмятежно спим на краю пропасти. Имя Регины, произнесенное Пахарем, прозвучало для меня как гром, я вдруг понял, какого рода цель мог преследовать Пахарь.
– Известно, кто такая Регина? – спросил я у Мейдена, чтобы проверить себя.
– Это подруга Пахаря на Герионе, – ответил тот с экрана. – Полное имя – Регина Савицкая, специальность – психолог. Мы сейчас выясняем, откуда ей известен Минский.
– Тут нечего выяснять, – сказал я. – Два года назад она работала с Минским на Амброзии и… в общем, почти была его женой. Потом они разошлись. Но главное в другом – Пахарь мог узнать от Регины о научной работе Минского. О работе, которая засекречена.
Доктор Минский вел на Амброзии эксперименты по аутотрофному синтезу белков, то есть, проще говоря, пытался создать питательную биомассу из неорганических веществ. Эти исследования входили составной частью в какую-то международную научную программу. Я не знал ни участников программы, ни ее конкретной тематики, но смысл ее был мне известен: разработка способов производства искусственной пищи.
Услышав об этом, Мейден немедленно сделал запрос в компетентные организации, и через несколько минут мы узнали, что на ряде биостанций Пояса, на этих ангельских тихих «пажитях небесных», часть которых пострадала от Пахаря, уже несколько лет совершенно буднично и незаметно осуществляется грандиозный научный проект. В числе прочих работ на биостанциях Нектар, Мирра, Тетис, Кифара и Амброзия велись исследования по синтезу искусственных белковых продуктов, способных заменить обычную пищу. Эта международная научная программа, принятая по инициативе голодающих стран африканского Сахеля, носила почти библейское название «Скайфилд» – «небесное поле», а финансировала ее ФАО – организация ООН по продовольствию и сельскому хозяйству.
Так среди головоломных загадок и сложностей этого необычного дела неожиданно всплыл простой и ясный мотив – борьба за жизнь, за все тот же кусок хлеба. С проблем космических мы вдруг опустились до проблем чисто земных, до извечного стремления человека не умереть от голода, а пожить подольше. Характерный, если вдуматься, факт для нашего времени. Мы освоили ближний космос, добрались до орбиты Юпитера, кушаем пряники в Поясе Астероидов, а на Земле в это же самое время голодают и умирают от недоедания миллионы людей. Я не знаю, почему так происходит, я лишь могу предположить, что такое положение, видимо, сохранится до тех пор, пока голод будет иметь не только биологическое, но и геополитическое значение.
Разделяя эту точку зрения, Мейден высказал предположение, что некоторые транснациональные корпорации, производящие натуральные продукты питания, могли быть заинтересованы в провале программы «Скайфилд», и этим, возможно, обусловлено появление в Поясе такого уникального по силе брейкера, как Пахарь. Версия Мейдена была вполне реальна, но ей противоречил тот факт, что, по сообщениям наших людей на Герионе, Пахарь не имел никаких связей с международным терроризмом. Он вел довольно уединенный образ жизни, встречался с ограниченным кругом людей и, будучи специалистом по человеко-машинному диалогу, все свое время посвящал разработке систем общения с компьютером. Когда на Герионе появилась Регина, быстро сблизился с ней, но связь эта была странной, очень неровной и мучительной для обоих.
По свидетельству очевидцев, Пахарь временами словно испытывал Регину, обращаясь с ней как последний негодяй. Вообще наши эксперты-характерологи в данном пункте описывали Пахаря весьма красноречиво. По их словам. Пахарь был способен, обожая женщину, дойти до самозабвения, мог, изощренно и верно служа ей, вознести ее до высот счастья, а потом вдруг, по странной прихоти раздраженного чувства, с каким-то злобным вдохновением тут же и унизить ее, может быть, только для того, чтобы опять начать все сначала, опять бросить все к ее ногам и в конце концов заставить-таки ее в очередной раз смириться, перешагнуть и через эту обиду, и через эту горечь, и через уязвленную гордость, словом, опять утратить всякое самолюбие. Впрочем, по тем же свидетельствам, Регина порой тоже беспощадно терзала самолюбие Пахаря, провоцируя его на разного рода крайности… В общем, они любили и потому мучили друг друга. Такое бывает между людьми. Но мне все равно было горько слышать про эти роковые страсти. Регина всегда вызывала во мне симпатию. Как эта красивая и гордая женщина могла снизойти до связи с брейкером, более того, выносить все те унижения, которым он ее подвергал?
Сейчас остается только жалеть, что этот вопрос так и остался для меня риторическим. Попытайся я на него ответить, изучить отношения между Пахарем и Региной, может быть, мне уже тогда удалось бы догадаться об истинных намерениях Пахаря. Ведь помнил же я тот знаменательный разговор с Региной, разговор, во время которого у меня впервые появилась мысль о том, что на «пажитях небесных» могут, пожалуй, и впрямь решаться судьбы человечества.
Это было незадолго до разрыва Регины с Минским. Я прибыл на Амброзию по анонимному вызову, специально для встречи с человеком, который обещал в письме «обратить мое внимание на исследования, грозящие поколебать стабильность цивилизации». В тот день молодой тридцатидвухлетний руководитель биостанции доктор Стефан Минский растолковал мне, что такое аутотрофный синтез, я осмотрел лаборатории, реакторы, побывал в польдерах, но так и не понял, откуда может грозить опасность. Наоборот, все, с чем я встречался на Амброзии, представлялось мне высочайшим воплощением гуманизма. Шутка ли сказать, искусственная пища!
«Люди расселились уже до орбиты Юпитера, – говорил Минский, – но продолжают упорно, с неимоверным трудом создавать вокруг себя зеленую биосферу. И в космосе, и на Земле мы, борясь с голодом, пытаемся действовать все тем же архаичным способом: взрыхлить почву, посеять зерно и собрать урожай. Мы никак не можем освободиться от пашни, от навоза и потому похожи на мореплавателей эпохи Магеллана, которые, отправляясь в путь по воде, с собой брали тоже воду. Но подумайте: ведь достаточно разъединить молекулы воды и молекулы соли, чтобы морская вода стала пресной. Точно так же достаточно определенной рекомбинации молекул, чтобы превратить любое неорганическое вещество в белки, жиры и углеводы. Некоторые простейшие организмы, грибки – дрожжи кандиды, например, – способны превращать нефтепродукты в высокомолекулярные соединения. То есть, аутотрофный синтез в природе есть и процветает. Так почему бы нам не смоделировать его?»