После еды сон крепче. Люди совсем забывают о том, что они засыпают на дне моря что над головами их ходят корабли и что морские рыбы тычутся в стальные борта «Пролетария» глупыми своими мордами и изумленно перебирают плавниками.
Петелькину выпадает очередь стоять на вахте вместе с Кандыбой, сигнальщиком, длинным добродушным украинцем.
Ярко горят лампочки: свет их решет усталые глаза. В маленькой кают-компании тикают часы, обычно, по-домашнему. Керзон, свернувшись калачиком, спит в ногах Максимыча. Поскрипывает песок под лодкой.
Петелькин, осмотрев что-то в электростанции, берет переносную лампу и лезет с ней в трюм.
Тихо-тихо на дне.
Кандыба сидит и смотрит на лампочку. Веки сами собой закрываются, откуда-то доносится убаюкивающая тихая песня. Все крушится в мягком хороводе и проваливается, куда-то. Петелькин, перемазанный маслом и мазутом, вылезает из трюма, на цыпочках подходит к спящему товарищу и, сдерживая смех, грязной рукой рисует на лице Кандыбы усы. Кандыба облизывается и мямлит губами. Тогда Петелькин злобно тормошит его:
— Кандыба! Сигнальщик!
Кандыба вскакивает и больно стукается лбом о механизм.
— Что такое, а? Всплываем?
— Нашел место под водой дрыхнуть! — ворчит Петелькин.
Кандыба, еще не опомнившись от сна, берет переносную лампу и лезет в трюм.
Петелькину не по себе. Все раздражает его и спящие на висячих, раскачивающихся койках товарищи кажутся ему покойниками. Ему надоело сидеть под водой, зевота одолела его, и смутный страх охватывает его.
Под утро, в пятом часу, что-то глухо ударило в корму «Пролетария». Как ужаленные вскочили вахтенные, прижали уши к холодному корпусу и услышали, как по борту «Пролетария» что-то скребло и било в лодку равномерными тупыми ударами.
Один из вахтенных, сдерживая цокающие от страха зубы, пробкой влетел в каюту командира и потряс его за плечо.
— Товарищ командир! Стучится к нам кто-то!
Вскочил командир. Причесав волосы, он посмотрел на часы и сказал, зевая:
— Будить людей!
Засвистела боцманская дудка. С подушек подымались отяжелевшие головы, с красными вспухшими глазами.
— Пересидели!
— Вот шторм проклятый сколько времени держал под водой!
— Эх, закурить бы, братцы!
— А ты попроси у командира папироску, — язвит невыспавшийся Петелькин, — он может тебе, как больному, разрешит.
«Больной» — рослый, краснощекий детина — смущенно дергает шнурок ботинка. Недостаток воздуха дает себя знать. Насыщенный испарениями тридцати пяти тел, он давит на легкие. Кок, гремя кастрюлями, кипятит кофе на электрической плите. Командир, комиссар и механик лезут в трюм, стучат по корпусу лодки железными ключами. После осмотра, садясь за стол, командир вполголоса говорит комиссару:
— Что-то подозрительное, товарищ комиссар. Вахтенные говорили, что были удары в корпус. Может быть с перепугу послышалось, а может быть…
Глухой, осторожный удар раздается в корме. Краснофлотцы, как по команде, поворачивают туда головы, перестают жевать, с раскрытыми ртами глядят на командира.
Командир спокойно снимает фуражку и медленно, глоток за глотком, пьет кофе. Допив, он ставит стакан на блюдце, вытирает губы платком и командует обычным голосом:
— По местам стоять. Приготовиться к всплытию!
Взвыли электромоторы[5]. «Пролетарий» вздрагивает и рвет вперед. В следующую секунду раздается до того сильный удар в нос лодки, что все дрожит, и люди падают с ног. Лопаются три лампочки, и стеклянные осколки дождем сыплются на железную палубу.
— Стоп моторы!!
«Пролетарий» ложится и успокаивается. Подводники молча следят за каждым движением командира. Он чувствует это и собирает все усилия воли для того, чтобы не показать краснофлотцам своего волнения. Все тем же ровным голосом он командует:
— Задний ход!
Урчат винты, толкают лодку назад…
Комиссар старается разглядеть в толстые рубочные стекла, что держит «Пролетария».
Напрасно. Винты подняли сизую муть со дна. Непроницаемой завесой встала она за толстыми стеклами рубки.
Лодка, как умное животное, пятится назад, волнуясь взвизгами электромоторов.
Глухие, неуловимые удары продолжают бить в корпус.
Слышно, как винты, работая, задевают за что-то. «Пролетарий» нервно дрожит.