— Как Кэрри?
— Поверь, Хамфри, он неотразим. И не хуже Кэрри умеет брать людей за живое. Представляешь, какая из них выйдет парочка?
— Она, наверное, сильно изменилась.
— Не сказала бы. Разве что в лучшую сторону — наконец-то обрела свой идеал.
— Ошибаешься, — негромко, без нажима, но с непоколебимой убежденностью проговорил Хамфри, — идеал у нее вовсе не такой.
— Подожди, вот увидишь их вместе…
— Хорошо, я подожду, — ответил Хамфри.
В Нью-Йорке, как ни просите, долго ждать не дадут. У Хамфри была монография, у монографии издатель, а где издатель, там и приглашение в ресторан, да не в какой-нибудь, а непременно в тот, чьи завсегдатаи давно намозолили глаза друг другу и репортерам светской хроники. За соседним столиком Хамфри приметил даму с такими железами, за которые он не глядя выложил бы кругленькую сумму. Неожиданно дама испустила сдавленный писк, и Хамфри услышал фразу, потрясшую его до основания и на всю жизнь сделавшую противником казни на электрическом стуле. Дама просипела: — Смотрите, смотрите — влюбленные!
Хамфри не было нужды оборачиваться. Все лица и так были направлены в ту сторону. Ему оставалось только наблюдать, как тошнотворная гримаса успеха сменяется на них неподдельным и — страшно сказать — почти приятным выражением восхищения. Он наблюдал и делал выводы. «Да, — думал он, — чтобы преобразить такие лица, нужно истинное чудо».
Означенные лица тем временем, как прожектора, накрывшие подозрительный объект, поворачивались одно за другим, провожая Каролину и ее Алана Броуди. Вскоре Хамфри почувствовал, что и сам попал, так сказать, под перекрестный огонь, и догадался, что она близко. Он обернулся. Они встретились.
Встреча прошла на редкость мило, оживленно и весело. Каролина и Броуди подсели за столик Хамфри и издателя; набежали поклонники, принялись поздравлять, а поздравив, тоже не отказывались подсесть за столик. Все болтали наперебой, молчал один Хамфри, от которого, впрочем, красноречия и не ждали.
Хамфри было и впрямь не до разговоров: он думал. Ему требовалось обмозговать одно свое недавнее открытие, заключавшееся в том, что предстоящий брак Каролины — истинное чудо. Он и обмозговывал со всем усердием, на какое способен полубезумный от ревности мужчина. И в определенном смысле, если закрыть глаза на эту вполне понятную слабость, а также на то, что в глубине души он ни на секунду не сомневался в бредовости и фальшивости всей затеи, — в определенном смысле ему удалось убедить себя, что их брак — истинное чудо, а его желание разнести это чудо к чертям собачьим, схватить Каролину в охапку и удрать — не что иное, как варварство и атавизм, которым ни в коем случае нельзя поддаваться.
Каролина, как могла, подогревала его благородные порывы. Ни словом, ни жестом не нарушила она царящей идиллии. Презрев нелепые приличия и потеснив издателя, она пересела поближе к Хамфри. Голос ее дышал нежностью и заботой. Глаза взывали к пониманию. Улыбка и сияющее лицо заверяли, что понимай не понимай, а есть еще на свете вечные, непреходящие ценности. Ну а взгляды, которые она посылала своему возлюбленному, самым недвусмысленным образом указывали, где эти ценности надобно искать. «Ну что ж, — думал Хамфри, — значит, быть посему — чудо есть чудо!» И, примкнув к ораве почитателей, он углубился в созерцание двух влюбленных голубков, и свет, исходивший от их лиц, отражался и на его физиономии, только — что греха таить — несколько кривовато.
А затем разыгрался обычный дивертисмент из репертуара ресторанов, облюбованных знаменитостями. Откуда ни возьмись выскочили нездорового вида молодые люди с фотоаппаратами и вспышками, извлекли Каролину и Алана из-за стола и принялись щелкать сначала в такой позе, а потом в эдакой. Они не ограничились дежурными снимками, а закатили настоящий концерт, что объяснялось отчасти солидностью журнала-заказчика, а отчасти продолжительностью вставных номеров в исполнении антрепренера и посетителей. У профанов от подобных процедур всегда зверски ломит шею, зато ценители получают ни с чем не сравнимое наслаждение.
Когда Каролина опять уселась подле Хамфри, она буквально лучилась наслаждением, улыбками и румянцем. Вот в такие-то радужные, волнующие минутки и срываются с языка фразы, которых говорящий предпочел бы не произносить, а слушатели (если, конечно, они порядочные люди, а не зануды ученые) предпочитают не слышать.
— Ну? — спросила Каролина. — Что ты о нас думаешь?
Вымолвив это, она запнулась, покраснела и стыдливо воззрилась на Хамфри, сообразив, что с такими вопросами не рекомендуется обращаться ни к психоаналитикам, ни тем паче к отвергнутым женихам.