Да и к тому же Вида ещё окончательно не решила, стоит ли отдавать себя этому бледному, худощавому дылде Сирусу. Ей хотелось испытать ещё десять-пятнадцать других юношей, хотелось, как Сируса, поводить их за нос, довести до самого источника и, не дав утолить жажды, отправить обратно, а попутно основательно обобрать. Разве те молодые люди, которые ухаживали за Видой, не проделывали подобных фокусов с другими девушками? Разве Сирус, который, если его ткнуть пальцем, отдаст богу душу, не — поступил так же с Шахин Саргардания, её близкой подругой и одноклассницей? Разве Хушанг Сарджуи-заде не проделывает того же с матерью Виды? Разве её брат Фарибарз не следует этому принципу в своих отношениях с Хаидой Борунпарвар и с Шахин Саргардания одновременно?
Разве в той среде, в которой появилась на свет и живёт Вида, мужчины и женщины днём и ночью не заняты такой куплей-продажей? Разве все замужние женщины и девушки, ещё не вышедшие замуж, женатые и холостые мужчины, с которыми Вида встречалась и в своём доме, и в других домах, разве все, кого Вида знала ещё с тех пор, как стала отличать правую сторону от левой, с кем она сталкивалась на протяжении всей своей жизни в аристократических домах, поступают друг с другом как-нибудь иначе?
Конечно же, в номере гостиницы «Дербенд» в эту летнюю ночь Вида, имея возможность извлечь тысячу всяких выгод из того, чем она обладала, не должна была так легко поддаться на обман, так дёшево продать себя и позволить Сирусу — чтоб ему умереть молодым! получить от неё всё, что ему хотелось.
Но теперь уже поздно сожалеть. То, что не должно было произойти с такой лёгкостью и с такой быстротой, произошло. Вот почему Вида гневно отстранилась от Сируса и спрыгнула с злополучной кровати. Она была настолько огорчена происшедшим, что не обратила никакого внимания на свои худые, полуобвисшие груди, которые она так любила поглаживать перед зеркалом.
Вида быстро натянула трусики, пристегнула к поясу нейлоновые чулки, надела свой знаменитый голубой бюстгальтер, белую шёлковую комбинацию, натянула поверх всего этого белое шёлковое со светлыми голубыми горошинами платье, надела туфли, подняла с пола лежавшую на ковре белую из змеиной кожи сумку и торопливо, миновав коридор гостиницы, спустилась вниз по лестнице.
Всё это время Сирус Фаразджуй, герой вчерашней ночи, был погружён в глубокий, сладкий сон.
На площади Дербенд несчастная Вида наняла машину до Тегерана и направилась прямо к своей дорогой и любимой мамаше. Мать её не была обеспокоена тем, что со вчерашнего вечера и до самого утра не видела дочери, и не стала её ни о чём расспрашивать. И, если бы мутные, слипающиеся глаза, спутанные волосы Виды и запах, шедший у неё изо рта, не навели её на подозрение, любящая мать, возможно, и вовсе не спросила бы дочь, где она была и чем занималась накануне.
Мадам Нахид Доулатдуст сидела в это время в бюстгальтере и трико на своей кровати, а её интимный и сердечный друг, вечный властелин её сердца, господин секретарь Хушанг Сарджуи-заде, стоя перед зеркалом, завязывал свой американский галстук. Как только Нахид заметила, что дочь чем-то взволнована, она выпроводила из комнаты своего секретаря под предлогом, что ему необходимо навести порядок в гараже и получить отчёт у шофёра, предварительно предупредив его:
— Хуши-джан, скажи Али Эхсану, пусть он подаст машину к подъезду. Возможно, у меня появятся срочные дела.
Как только Хушанг закрыл за собой дверь спальни, Нахид спокойным тоном, в котором не чувствовалось даже намёка на укор, сказала:
— Ну, теперь рассуждать уже поздно. Ты просто даром отдалась этому мальчишке. Я даже не спрашиваю у тебя, откуда ты сейчас пришла, я и сама вижу, что наконец Сирус — чтоб ему подавиться куском хлеба! — добился своего. А жаль, мне хотелось найти для тебя более приличного мужа.
— А разве это может помешать?
— Нет, ничему это не помешает, но ты ведь знаешь что у современных юношей на устах запоров нет, и, кто знает, может, чтобы похвастаться, Сирус начнёт болтать об этом.
— Ну что ж, пускай болтает сколько его душе угодно что мне до того?
— Вообще-то, конечно, ничего. Такое может случиться с любой женщиной. Разве Мехри, мать Сируса, эта самая пропащая женщина, не стала женой господина Таги Борунпарвара, начальника одного из главных управлений министерства финансов именно потому, что она выкинула с ним такой же фортель?
— Так что же я теперь должна делать, мамочка, как ты думаешь?
— Ничего, ступай к телефону, набери номер 73–78 и попроси господина доктора Раванкаха Фаседа принять тебя сегодня же.