2006
* * *
Всё повторяется: комната, книги,
стол и диван, и портрет на стене.
Ум не тревожат ни шумы, ни крики.
Дни за стеклом исчезают, стемнев.
Ты зажигаешь настольную лампу,
чтобы спуститься с ней в дантовский "Ад",
или читаешь тибетского ламу, -
делаешь то же, что вечность назад.
И, засыпая под музыку Боба,
видишь всё тот же кощунственный сон -
личный аквариум Господа Бога,
где притаился за камешком сом.
Снится сому Тимирязевский рынок,
Литинститут на бульваре Тверском...
На проплывающих маленьких рыбок
смотрит он мутным похмельным глазком.
2006
* * *
Нине Левиной
Петровско-Разумовская весна!
Особенная, с запахом столетним.
Но глядя, как безумствует она,
мы понимаем, что уже стареем -
что мы уже довольно тяжелы,
а жизни лед под нами слишком тонок. -
И, как пристало людям пожилым,
капризный в нас является ребёнок.
В его глазах мальчишеский азарт,
когда он смотрит на игру природы.
Он хочет время повернуть назад,
чтоб надышаться воздухом свободы!
Но отчего-то всё ему не так -
и машет он обломанною веткой
на этот блеск, на этот кавардак,
сердясь душой изнеженной и ветхой.
2006
* * *
Тёмной влагой набухает сквер,
по верхам раскидана рогожа, -
непогожая весна в Москве
так на осень позднюю похожа!
Со своей любовницей-весной
выхожу гулять под небом серым -
неизвестный маленький связной
между Богом и вот этим сквером.
На работу об руку идём
(мы с весной в одной конторе служим)
или, как сегодня, под дождём,
чертыхаясь, прыгаем по лужам.
Нам бы только ног не замочить.
Нам бы только выбраться отсюда.
Я рифмую. Спутница молчит.
И скучает. И не верит в чудо.
2006
* * *
Ты превращаешься, друг, в слона.
Ты начинаешь игру в слова.
Что же! поэзия тут слаба,
но не без пользы
тем, кто не хочет учиться петь,
тем, кто давно уже сам эксперт,
мастер стихов и прозы.
Скучный их рэп - откровенный кал.
Но одобрение - высший кайф.
Переступившие через край
опыт имеют.
Мигом они отличают тех,
кто не касается важных тем,
тех, кто пустое мелет.
Ловко вербуют они солдат.
Главное - вписываться в стандарт,
быть компанейским и не страдать
от вдохновенья.
Перехвалить за ошибку, бред
выдать за неповторимый бренд -
вот их обыкновенье.
Близостью к ним непомерно горд,
ходишь под ними за годом год.
Но вместо крыл вырастает горб.
Время для старта
не настаёт. Понимаешь вдруг,
что понапрасну вмешался в круг,
втёрся в слоновье стадо.
Всё, что писал под диктовку мод,
выцвело, село, поела моль.
Ты ведь ещё не такое мог
в самом начале!
Как бы ты на ухо не был туг,
звонкие опыты тут как тут -
спать не дают ночами.
2006
* * *
Тут слово, там строка,
здесь целая строфа, -
троллейбус и собор
становятся стихами.
Заметно, что мосты
на берегах Москвы
повисли без опор
над смутными веками.
Вот платный туалет.
Вот бронзовый поэт.
Небесные моря
над головой поэта...
Я в городе моём!
Я знаю, что о нём
напишется моя
последняя поэма.
Мне тополь и трамвай
прикажут: "Эй, вставай!
Пора чесать домой -
в Останкино, в Кусково". -
Тут словом, там строкой,
здесь целою строфой
любимый город мой
меня окликнет снова.
2006
* * *
Девять лет я вставал в семь пятнадцать утра,
чтобы ехать на склад запчастей.
Девять лет я доказывал с пеной у рта,
что работать руками честней.
В человекодавильне вагонов метро
я пролистывал повести лиц.
Я под землю нырял, как проктолог в нутро,
без желания повеселиться.
Кто вручную таскал геморройный металл,
искупая потомственный рок?..
В эту пору мне горестный рот обметал
благодатный глухой матерок.
В помещении мёрз, на морозе потел,
погружался духовно во мрак.
Из меня получился б сплошной импотент,
если б воли разжался кулак.
Всё там было - и братство, и юмор казарм,
и журили меня, как щенка.
Но никто никому никогда не сказал,
что похож я на кладовщика.
В перекурах читались Вольтер и Руссо,
были Пушкин и Гоголь со мной -
мы несли бронированное колесо
для какой-нибудь хари срамной.
Так я вышел поэтом усадебных рощ,
Петербурга, Москвы и луны,
Потому что тошнило от пакостных рож
и пейзаж был довольно уныл.
Впрочем, если когда-нибудь в этой стране...
понимаешь, к чему я веду?
Есть на улице Волгина дом - в стороне,
на задворках, а не на виду.
Там тяжёлое небо опёрлось о твердь -
ты, возможно, почувствуешь сам.
Там написана бабочка-книга на треть
и щебечет весенний ислам.
2006
ФОНТАН
Подруга, помнишь страсть в фонтане,
где спущена была вода?
Сегодня с нашими понтами
мы не полезли бы туда.
Бродя по улицам, скучая,
гундося скверным голоском,
пришёл к фонтану я случайно
в осеннем сквере городском.
Теперь, когда иссякли силы
и безрассудство позади,
как неприкаянны и сиры
любвеобильные сады!
Сирени, некогда отцветшей,
торчат убогие кусты
и не мечтается о свежей
листве, о зарослях густых.