– Что удивительно – они все слышат, – шепнула Карен. – Они даже не слушают, но их уши все равно ловят все. Я отправлю их спать, и кто-нибудь из них непременно спросит: «Когда мы будем хоронить папу?»
Карен налила себе вина и, подняв бутылку, вопросительно посмотрела на Марину. Марина кивнула.
– Похороны! – выкрикнул средний мальчишка, не оборачиваясь.
Хихикнул и замолк.
Марина подумала про раскисшую от дождя землю, в которой похоронен Андерс, и потянулась за бокалом…
– Прости, – сказала она Карен.
– Бенджи, перестань, – резко сказала Карен. – Нет-нет, просто я пытаюсь что-то осмыслить. Андерс говорил тебе, что я изучала в колледже русскую литературу? Мне хочется найти русских друзей. Я могла бы разговаривать с ними по-русски. Например, о Чехове, – она взяла вино, отошла к дальней стене кухни и открыла дверь-жалюзи, ведущую в просторную кладовку.
Марина прошла следом за ней.
Даже там все было чисто и аккуратно, яркие коробки с крупами выстроены по высоте.
Понизив голос, Карен продолжила тему:
– Иногда мне кажется, что они слышат разговоры людей на улице, особенно если речь идет о нас. Мальчики знают все, судя по их разговорам между собой. Конечно, они не все понимают, но все слышат и запоминают. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, в каком возрасте ты потеряла способность слышать все вокруг?
– Нет, я никогда об этом не думала, – честно призналась Марина.
С минуту Карен глядела куда-то невидящим взором, словно ее душа улетела из тела и так же быстро вернулась.
– Сегодня я получила письмо.
Глупо было спрашивать, но Марина все-таки произнесла имя Андерса; ее сердце бешено колотилось в груди.
Карен кивнула и извлекла из кармана свитера голубой конверт аэрограммы. Положила его на ладонь, и они обе уставились на него, словно он мог в любую минуту выпустить крылья и улететь. Адрес написан рукой Андерса: «Карен Экман… Иден-Прери». Почерк – как у отличницы из приходской школы. Марина часто говорила ему, что он – единственный доктор среди ее знакомых, который пишет разборчиво.
– Второе письмо за эту неделю, – сообщила Карен. – Первое пришло во вторник, но написано позже, первого марта. Тогда он был болен сильнее.
Марина раскрыла рот.
По идее, она должна была что-то сказать, но не находила слов.
Он был мертв, он был болен, он был не очень болен…
События перематывались назад, Андерсу становилось все лучше.
Вот он покидает джунгли и возвращается в Манаус. Он улетает из Манауса и готовится к поездке у себя дома. Но на этот раз они знают, что его не нужно отпускать в Бразилию.
Интересно, подумала Марина, сколько писем еще в пути и когда они попадут к адресату, ведь их по ошибке направляют окольным путем через Бутан? Тут даже не надо очень напрягаться, чтобы найти логичное объяснение, как это случилось. Так почему же у Марины задрожали руки и она залпом выпила свой бокал?..
– Представляешь? Ты подходишь к своему почтовому ящику и достаешь из него пачку счетов и рекламы, а также письмо от умершего мужа. До сих пор я не испытывала ничего подобного в своей жизни и не готова к этому, – Карен развернула аэрограмму и взглянула на строчки письма, но тут же отвела глаза. – Вот почему электронная почта лучше. Ты получаешь электронное письмо и понимаешь, что муж твой жив, ты видишь, что он написал тебе несколько часов или минут назад, и тебе уже легче дышится. А когда приходит обычное письмо, ты вообще ничего не знаешь.
– О чем он пишет? Ты можешь дать мне прочесть? – прошептала Марина.
Она не была уверена, что Карен показывает мальчикам отцовские письма. Ей хотелось узнать, пишет ли Андерс что-нибудь про доктора Свенсон и о том, где они работают, где их искать в джунглях.
– Вообще-то, там нет ничего конкретного, – пробормотала Карен, словно извиняясь, и протянула письмо Марине.
«15 февраля.
Не слишком ли я тебя встревожу, если скажу, что тут я часто испытываю тревогу? Ведь ты заслуживаешь отнюдь не откровенности, а такого мужа, который способен проявить мужество в непростой ситуации. Но если я стану сейчас хорохориться, после того как столько писал о своей хандре, если я попрошу Нкомо или кого-то из Сатурнов, чтобы они совместными стараниями написали для меня за плату на листке бумаги нечто мужественное, а я перепишу их сочинение своим почерком труса, ты немедленно раскроешь мою уловку. Тогда ты сядешь в самолет, потом наймешь лодку и проводника и разыщешь меня в джунглях, потому что поймешь (никогда в жизни не видев меня в роли храбреца), как мне немыслимо трудно. Так что я не стану тревожить тебя, изображая смельчака. Ты всегда была сильной и мужественной. Вот почему ты осталась дома с тремя сыновьями, а я уехал в Бразилию – прохлаждаться. Вот почему ты прошлым летом сумела вытащить плоскогубцами гвоздь из пятки Бенджи. Увы, я не такой сильный и мужественный. У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга. Единственная вещь на свете, о которой я мечтаю, единственное, что способно придать смысл или значимость этому прозябанию, – это шанс положить голову на твои колени. А ты гладила бы мне лоб своей теплой ладонью. Я знаю, ты сделала бы это ради меня. Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло… Проклятые листки бумаги. Никогда не хватает на них места. Я молюсь, истово, как исламский фундаменталист, хоть и нахожусь в Бразилии, чтобы письмоносец послал это письмо тебе, чтобы ты почувствовала всю весомость моей любви. Поцелуй за меня мальчишек. Целую твое нежное запястье.
– А.»
Марина сложила письмо и отдала Карен, а та сунула его в карман.
Последствия от чтения этого письма были несравнимо хуже, чем от письма доктора Свенсон. Сам Андерс сообщал о близости своей смерти, его голос слышался за строчками так явственно и узнаваемо, словно он сам был вместе с ними в кладовке и сам читал вслух свое письмо. Перебарывая слабость в коленях, Марина оперлась рукой о полку с коробками микроволнового попкорна.
– Кто такие Нкомо и Сатурны?
Карен покачала головой:
– Иногда он упоминает их, но я не знаю, кто они. Вероятно, до меня не дошли те письма, где он знакомит меня с ними. Могло бы затеряться и письмо от доктора Свенсон, то самое, с сообщением о его смерти. – Карен провела пальцем по краю банки с горошком. – Пожалуй, я не буду пока заказывать заупокойную службу, подожду твоего возвращения. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала на ней.
Марина взглянула на нее и кивнула.
– Я не говорю им, что сомневаюсь в его смерти, – сказала она, оглянувшись на чуть приоткрытую дверь кладовки, за которой сидели перед телевизором мальчики. – Я знаю, что им нужен только один четкий ответ, пусть даже самый ужасный. Надежда – ужасная штука. Не знаю, кто придумал назвать надежду добродетелью, потому что это не так. Это чума. Надеяться – все равно, что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него. Все думают, что я раздавлена смертью Андерса, но на самом деле все гораздо хуже. Я все-таки надеюсь, что эта самая Свенсон солгала по какой-то неизвестной мне причине, что на самом деле она удерживает его либо где-то потеряла.
Карен замолчала.
Ее лицо внезапно озарилось пониманием, а из голоса исчезла паника.
– Я говорю это, но при этом точно знаю, что это неправда. Никто не способен на такую чудовищную ложь. Но тогда это означает, что Андерс умер. Так он умер? – прямо спросила она Марину. – Я не чувствую этого. Ведь я бы почувствовала, если бы он умер. Верно? – Ее глаза наполнились слезами.
Она смахнула их кончиками пальцев.
В такой ситуации не было бы ничего приятнее, чем откровенная ложь, что Андерс жив, или даже несмелое признание возможности этого. Но если Марина согласится с таким предположением – это будет еще один крючок во рту Карен Экман.