Пассек склонился над рукой великой княгини, пламенно поцеловал её и быстрыми шагами бросился из комнаты.
Тотчас после его ухода в кабинете появился великий князь. Он зашёл за супругой, чтобы показаться вместе с ней двору. Екатерина Алексеевна с удивлением, а вместе с тем и с радостной улыбкой заметила, что вместо голштинской формы на нём был мундир русского кирасирского его имени полка, а вместо ордена святой Анны на груди у него находилась голубая лента св. Андрея Первозванного. Она поздравила его с этой переменой, как нельзя более подходящей положению момента.
— Я учусь у своей умной супруги, — сказал Пётр Фёдорович, галантно целуя руку Екатерины Алексеевны. — Русские не любят формы моих добрых, храбрых голштинцев, но для того, чтобы стать русским императором, можно на время и забыть, что носишь сан голштинского герцога.
— Мы должны сделать больше, — произнесла Екатерина Алексеевна, кладя руку на его руку, — мы должны сделать вид, что забыли, что российская корона находится так близко от наших голов. Не забудьте о том, что у нас есть враги, что всё может ещё перемениться, что наши друзья во всяком случае ещё не располагают армией Апраксина.
— Вы правы, вы снова правы, — воскликнул Пётр Фёдорович наполовину удивлённо, наполовину печально.
Затем он повёл супругу в большой приёмный зал.
При их входе все головы низко склонились и все тихо зашептались между собой; двор удивлялся величественности вида Екатерины Алексеевны, несмотря на простоту её костюма; не осталась незамеченной и перемена мундира великого князя; все сочли её признаком того, что августейшие супруги были уже осведомлены о предстоящих событиях. Но на этот раз уже великий князь в выражениях, почти совпадавших со вчерашними словами его супруги, выразил гостям благодарность за их участие, а затем самым недвусмысленным образом приказал им ехать назад и молиться за здоровье государыни.
Этому приказанию все хоть и медленно, но повиновались, и скоро вся дорога к Петербургу вновь покрылась экипажами; на этот раз гонки уже не было, и экипажи доставили своих седоков в город ещё более озабоченными и неспокойными за завтрашний день.
XLI
Пробравшись сквозь толпу присутствующих, Пассек поспешно устремился к выходу и вскочил на лошадь. Он мчался во весь опор по знакомой ему дороге мимо зверинца к дому лесничего. Бросив поводья коня на одну из тычин палисадника, он с бьющимся сердцем поднялся по ступеням веранды, ощущая в груди не то радостную надежду, не то беспокойный страх, словно преступник, который должен предстать перед своим судьёй. Но ведь его судьёй была та девушка, в глазах которой он так часто читал искреннюю любовь и преданность! В то время как его взоры блуждали по знакомым местам, где, как в рамке, была заключена картина истории его любви, надежда в его сердце брала верх над страхом и он видел пред собой образ Марии, видел, как она сидела здесь, возле него, со счастливой улыбкой, радостно болтая и смотря на него детски доверчивыми глазами; он отчётливо вспоминал, как при прощании она подняла на него полные любви взоры своих лучистых глаз, и из его души, легко восприимчивой к каждому страстному ощущению, исчезло всякое сомнение в том, что через несколько мгновений любимая девушка с теми же глазами и с той же улыбкой падёт в его объятия.
Но в доме не было никакого движения; комната, в которой обыкновенно собиралось всё семейство, была пуста. Пассек открыл дверь в помещение старого Викмана. И здесь не было никого, только на полу стоял сундук, наполовину наполненный бельём и платьем. Необычайное беспокойство овладело молодым человеком: неужели, несмотря на уверения великой княгини, приказ о выселении, который он приказал привести в исполнение офицеру своего полка, уже был свершившимся делом? Или, быть может, обитатели лесного домика не пожелали ждать утра и, движимые страхом, хотели бегством избавиться от угрожавшей им опасности? Со страхом в душе Пассек стремительно взбежал по лестнице наверх и вошёл в комнату Марии, бывшую свидетельницей душевной борьбы молодой девушки и многих слёз, пролитых ею из-за него. Хотя и здесь также стоял наполовину наполненный сундук, однако комнатка с её свежими занавесками у окон и белоснежной постелью всё ещё носила на себе отпечаток того тихого довольства, того радостно-бодрого настроения, которое Мария распространяла вокруг.
Подавленный воспоминаниями, молодой человек некоторое время оставался неподвижным; он сложил руки и благоговейно опустил голову, словно находился в священном месте, перед алтарём; но затем беспокойство овладело им с новой силой. Он бросился в другие помещения и раскрыл несколько дверей, ведших в кладовые, а также дверь комнаты Бернгарда Вюрца. Но всё было напрасно: все помещения оказались пустыми и всюду Пассек находил следы приготовления к выезду или, быть может, поспешного, уже совершившегося отъезда. Наконец, когда он уже в полном отчаянии снова вернулся в гостиную, своим не изменившимся видом терзавшую его воспоминанием о прошлом, со двора появилась удивлённая и испуганная прислуга. Она услышала шум его шагов и со страхом, осторожно подкралась к двери, чтобы посмотреть, кто это так быстро и беспокойно ходит по пустому дому, звеня оружием. Когда она узнала молодого офицера, который часто в качестве семейного друга бывал в их доме и чувства которого к её молодой хозяйке отгадала с двойным инстинктом женщины и слуги, она спокойно вздохнула и вошла в комнату.