— А где же то, зеленоватое? — слабым голосом спросил Хаткрофт.
— Я отдала его стекольщику. Оно вам было нужно?
Немного помолчав, юрист махнул рукой и еле слышно прошептал:
— Да нет, наверное, так лучше.
Сокращенный перевод с польского Т. Казавчинской
Джон Браун
Человек, который говорил с картиной
Ты, конечно, понимаешь, что даже мысль, будто разговариваешь с картиной, — нелепость? Правда, Джером?
— Само собой, — ответил Джером.
— Надеюсь, ты не забрал себе в голову, будто и вправду можешь разговаривать с картиной? — осведомился дядя Гарри.
— Кто его знает, — откликнулся Джером. — Мне известно одно — я слышу голос. И все тут.
— О, разумеется! — отозвался дядя Гарри. — Раз тебе чудится голос, идущий от картины, тут уж ничего не поделаешь.
— Нечего остроумничать! — огрызнулся Джером.
— Ну что ты, мой мальчик, — усмехнулся дядя Гарри. — А знаешь, в чем твоя беда, Джером? Нет? Я тебе скажу. Ты свихнулся — вот она, Джером, твоя беда. Уж конечно, доктора, эти умники-разумники, наверняка выискали для этого словечко помудрее. Но как там ни назови — суть одна. В мое время не мудрили. Сказали бы просто и ясно: ты свихнулся, да и запихнули бы в соответствующее место.
— Но я вовсе не свихнулся! — выкрикнул Джером. — А ты же знаешь, я советовался с психиатром.
— Конечно! — сказал дядя Гарри. — Выложи он так вот напрямик, что ты свихнутый, да ты бы перепугался до смерти, и поминай как звали. Чего же ему пациента-то терять? Ты — «эмоционально неуравновешенный» или «галлюцинируешь под влиянием стресса». Наслушался я всех этих выдумок.
— Нет, мой врач совсем не такой, — заупрямился Джером. — Я ему все рассказал, и он очень, очень мне сочувствовал.
— Так уж и все рассказал? — полюбопытствовал дядя Гарри. — И про то, что человека убил?
— Нет! Про это-то, конечно, не сказал!
— Уж я думаю. Ты только и сказал ему, что с тобой разговаривает картина. Но не объяснил, что это портрет человека, которого ты убил. Очень бы тебе этот добряк-доктор посочувствовал, выложи ему это!
— Я решил, что подробности ему знать неважно.
— Очень даже важно. Одно дело, он считает, что все это так вот вдруг — раз, два, три — и хлоп: с тобой говорит картина. Тут он станет исследовать твою психику. А объясни ему, что это портрет человека, которого ты убил, он бы не сомневался, что говорит не картина — твоя совесть.
— Подумаешь, совесть! Чушь одна и чепуха!
— Конечно, совесть. Будь у тебя тогда совесть, ты бы подсыпал какой-нибудь быстродействующий наркотик, а то подмешал медленный и болезненный.
— Да откуда же мне знать, как действуют наркотики? Я-то их не глотаю.
— Нет, Джером, не глотаешь. Но ты парень сообразительный. И жадный. Ух, какой жадный! Да, я тебя еще не поздравил с успехом — мастерски ты подделал подпись на завещании. Долго тренировался?
— Месяца три.
— Отлично сработано. Но знаешь, вся эта сообразительность тебе сейчас не поможет. Денежками-то, которые унаследовал, тебе так и не попользоваться. Ты ведь и сам это знаешь, а, Джером?
— Почему это не попользоваться? — поинтересовался Джером.
— Потому что психиатр, умник этот, разумник, засадит тебя в сумасшедший дом из-за этих разговоров с картиной.
— Да он и в мыслях того не имеет!
— Не имеет? Я что, ослышался: ты ведь говорил горничной, будто завтра идешь в больницу сдавать анализы?
— Ну, иду, но это самые обычные анализы. Такие всегда делают.
— Ты так считаешь? Ну да не расстраивайся, — ласково успокаивал дядя Гарри. — Если тебя туда запрячут, я приду навещу.
— Еще чего! — Джером повернулся и пошел прочь.
— Джером! — В голосе дяди Гарри прозвучала новая, повелительная, нотка.
Джером вернулся.
— Полицию, Джером, ты надул здорово, ничего не скажешь, — сказал дядя Гарри, — но уж не думаешь ли, что удастся улизнуть от моего возмездия?
Джером выругался и зашагал прочь от портрета дяди Гарри.
Перевела с английского И. Митрофанова
Морис Ролан
Пять долгих часов
— Можно еще кофе?
— Пожалуйста.
Ларри медленно потягивает горячий напиток. Каждый глоток причиняет боль. Кожа вокруг рта воспалена и натянута, словно вот-вот лопнет. Ларри сжимает зубы. Нужно потерпеть. Еще несколько часов, и он в безопасности.