— Может быть, вы будете решать — существовать мне или нет?
— Ты слишком много рассуждаешь! — вскипел капитан. — Ты просто издеваешься над нами!
— Немедленно улетайте, — ответил голос.
— Мы заставим тебя подчиниться, — холодно подвел итог дискуссии капитан.
И вдруг он почувствовал что-то неладное. Но что именно — он понял лишь некоторое время спустя, когда невероятная сила ускорения вжала его в кресло и он на миг потерял сознание…
К капитану подскочил помятый помощник и помог подняться.
— Странно, — пробормотал капитан, во все глаза рассматривая пейзаж родного космодрома, откуда стартовал год назад. — Мне кажется, что мы дома? Но каким образом?
— Нас, вероятно, просто вышвырнули…
— Опасная у нас работа. И неблагодарная, — вздохнул капитан. — Никогда не знаешь, где и на какую грубость нарвешься!
Рисунок В. ЛОСЕВА
Эктор Пиночет
(Чили)
Крыса
От переводчика
Вчитайтесь в краткие слова, предваряющие новую книгу чилийского писателя Эктора Пиночета «Ипподром Аликанте» и другие фантастические рассказы»: «Я посвящаю эту книгу движению солидарности. Солидарности с моим народом. И еще посвящаю ее друзьям».
Слова эти принадлежат перу человека, поклявшегося до последнего вздоха бороться с чилийским фашизмом, и фашизм сумел уже по-своему оценить смертельного своего врага. Имя Эктора Пиночета давно уже внесено в списки имен патриотов, особенно неугодных режиму.
Почти с самого момента переворота он вынужден был покинуть родину. В 1973 году, в Париже, публикуется его поэма-воззвание «Остановим смерть!» — и ее, как боевую листовку, читают чилийцы. Болонья, 1980 год — здесь вышел сборник его «Поэм из изгнания», пронизанных болью и ненавистью к предателям родины. В эти же годы Эктор Пиночет начинает писать свою «фантастику». Я намеренно беру это слово в кавычках хотя бы потому, что те, в чей адрес направлены эти рассказы, воспринимают их как самые что ни на есть реалистические произведения. Материальные, как оружие, грозящее свержением диктатуре.
Они дошли наконец и, взмыленные, полумертвые от усталости, кое-как примостились в каком-то помещении на куче замшелых балок. Тут же послышался сухой царапающий шорох: потревоженные крысы и ящерицы спешно зарывались в большую кучу мусора. Путники сидели молча, поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век.
Который потолще оказался и поразговорчивее:
— Это… здесь, лейтенант?.. — выдохнул он застрявшие в горле слова.
Второй с усилием кивнул: «Да, сеньор, здесь…»
Этот содержательный диалог обошелся толстяку в остаток сил; он завалился на спину, жадно ловя ртом затхлый воздух. Взгляд его мутно плавал по неоштукатуренному потолку, по стенам со следами обоев, пока наконец не зацепился за край едва заметного в темноте оконца.
— А вы… уверены в этом?..
— Так точно… катакомбы внизу… — На последнем слове лейтенант сделал особое ударение.
Они вновь замолчали.
— Время уходит… — мертво обронил лейтенант.
— Ну так пошли! — толстяк деланно приободрился, изображая готовность немедленно покинуть свое импровизированное ложе.
Поднимаясь, зачем-то тщательно стряхивали налипший на мундиры мусор.
— Несмотря на то, что мы отыграли у них приличную фору, дела обстоят не совсем так, как хотелось бы… — обронил толстяк.
— Вы правы, сеньор. Ведь, как говорится, на бога надейся, а сам… — тут лейтенант запнулся, вдруг обнаружив не принятую в их отношениях фамильярность, и перешел на привычно официальный тон. — Я хотел сказать, что, хотя им и нелегко будет обнаружить нас здесь, все же единственное место, где мы можем чувствовать себя в безопасности, так это — подземелье. — Лейтенант уже не рекомендовал — он настаивал.
Тут до толстяка дошло наконец, что весь этот тщательно спланированный отход, вся эта осмотрительность замешены на таком животном страхе, что его бросило в дрожь.
Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна. Да что там известна — он ориентировался здесь как в собственной квартире; ловко огибая в кромешной тьме выступы стен, лавировал среди коварных островков битого стекла, щебня, мусора. Кругом стояла гулкая колодезная тишина.
В щели лезли пропыленные листья дряхлой смоковницы, мешаясь с ветками ежевики, сплошь покрывавшей пространство бесчисленных комнат и анфилад громадного полуразрушенного дома.