Несмотря на ограниченность в средствах, в коммуне много пили, и отец застал его пьяным, когда однажды вдруг появился, материализовался в кухне со словами: «Мы с мамой так волнуемся». И он отметил, что его отцу тоже нравится говорить «Мы с мамой», а то, что это удается сказать так редко — это нормально, это — как у всех людей во веки вечные. А когда все время только и можешь сказать, что «мы», то можно в конце концов сойти с ума, и кажется иной раз, что ты — это уже не ты, а ты уже умер, и если, например, читаешь книгу, то ничего в твои мозги не поступает, если она рядом не сопит, уткнувшись в ту же самую страницу. Вот потому ему и было страшно, когда у них все случилось в первый раз. Он теперь знает — это был страх смерти, страх полного своего исчезновения, которое он предчувствовал заранее. А все равно с ней было не расстаться с самого начала. Тем более — сейчас с ней не расстаться тебе никак. И иногда такое чувство, что вы вместе стали кем-то двухголовым, или еще чем-то в этом роде. Ну, вот пойдешь куда-нибудь с ребятами, пройтись, так просто, и с ближнего угла назад свернешь — мол, извиняйте, дома ждет любимая женщина. И все согласятся с тобой, как с больным — конечно, Дима, тебя ждет любимая женщина. Как, мол, говорить с тобой еще? Он стал уже похож на бедного Самошкина. И странно, что над ним еще здесь не смеются. Скоро начнут смеяться.
— У тебя есть цель жизни? — спрашивает он Светку в коридоре.
— Не знаю, — отвечает она.
— А ты подумай, — говорит он.
— Хорошо…
— Ты прямо сейчас подумай.
— А зачем сейчас?
— Папа приехал, видела его? Он спрашивает у всех моих знакомых, какая у них цель жизни.
— Зачем ему?
— Не знаю. Вроде, хочет понять другого человека, и все такое… Понять, с кем я общаюсь. Он думает, что у всех есть какая-нибудь цель жизни. И он говорит, что сам, когда был молодой, хотел учиться, вот и выучился, и все теперь должны, как он…
Народ толпился в кухне, рассматривал его отца — не часто здесь появлялись чьи-нибудь родители. Его отец на самом деле спрашивал у всех, где они учатся и чего ради ютятся все в этой развалюхе, и кто чего хочет достичь, и знают ли они про то, что каждый должен иметь цель жизни. Люди смеялись, но не уходили с кухни, разговор затягивал — было похоже на школьный диспут. И в общей сутолоке она спросила, глядя на его отца, как на оракула:
— Какая у меня должна быть цель жизни?
— А ты что, не знаешь? — Димкин отец сделал такое движение, будто хотел ее обнять. — Ты должна быть… Ты должна быть хорошей девочкой! Все делать на радость людям. Чтобы им было хорошо оттого, что ты живешь. Поняла, дочка? — и, не дожидаясь ответа, все так же улыбаясь, он обращается сразу ко всем: — Человек с пользой должен жить. А что это значит? Это значит, что я забираю у вас вот этого юношу. А то вы его здесь совсем споите. Поедет поправлять здоровье к себе домой. Мама переживает… — и он отмечает про себя, что он-то почему-то думал, что родители теперь опять стали жить вместе. Как бы не так. — Для чего дается академический отпуск? — спрашивает сразу у всех его отец. И сам же за всех отвечает: — Чтобы отдыхать, конечно — но только не бездельничать. Я тебе, кстати, дома курсы нашел. Нечего тебе делать в институте, недоучке. Скажут — взял к себе сынка. Так что будешь покамест учиться на телемастера. Прекрасная профессия, всем нужная…
— Да хоть на дровосека, папа, — устало говорит он. Все же у него тоже есть родители. Их надо слушаться, особенно когда запутаешься в чем-то, когда чувствуешь, что неведомая сила забрала тебя в воронку, засасывает все крепче, глубже. Родители умеют все поставить на свои места. И видя такое безоговорочное подчинение, она чувствует, что вселенская вина, пусть даже разделенная надвое, все-таки давила, будь здоров. А теперь она свалилась с плеч, поскольку наконец-то все идет как должно. Димка не спрашивает, хочет ли она, чтоб он уезжал, или не хочет, потому что у нее никто никогда не спрашивает, чего она хочет, а чего нет, в этом и заключается предназначение хорошей девочки — жить так, чтоб все были тобой довольны, и как это его отец сходу понял, что она — та самая хорошая девочка. В компании она теперь почувствовала себя лишней. Эти ребята не знали ее отдельно от него — и она сразу же стала им незнакомой, непонятно что делающей здесь.
Через двадцать минут после того, как отец забрал Димку к себе в гостиницу перекантоваться до самолета, Светка уже шла по улице с большой сумкой, думая о том, что до конца каникул еще три недели, но, наверно, можно договориться, чтобы дождаться сентября в общежитии, с этим не будет проблем. Домой она не поедет — здесь хотя бы не все подряд замечают, что она — хорошая девочка. Зачем ехать туда, где тебе станут тыкать этим в глаза с утра до ночи? И что есть некоторые признаки, про которые все знают, как их понимать, и можно сосчитать, когда пройдут положенные девять месяцев. Она никому не станет ничего говорить, и этого ребенка у нее никто не отнимет, ничьи родители, и снова кто-то будет — все-таки она уже привыкла к тому, что рядом есть человек, с которым можно говорить о чем угодно, все равно, по пьянке или нет. Конечно, он алкаш, и неизвестно, родится ли ребенок нормальным или уродом. Впрочем, не все ли равно. Она с ним так и так будет говорить про все, пусть он родится хоть с двумя головами. Она же не кому-то его собирается рожать, на самом деле, не на радость людям. Будет такой маленький человечек, и если он будет никому кроме нее не нужен, значит, ее у нее точно никто не отнимет, и пошли бы все куда-нибудь подальше, пошли бы все.