— Товарищи… интересы производства… — беспомощно лепечу я. Под устремленными на меня недоуменными взглядами медленно поднимаюсь. — Товарищ Холба, — с трудом выдавливаю из себя, — пожалуйста, продолжай… Я…
Пошатываясь, я выхожу в приемную.
Вахтер, завидев меня, кричит шоферу:
— Дюси-и-и!
— Не надо, — останавливаю его. — Я пройдусь пешком.
Ветер дует со стороны площади Борарош. Я поворачиваюсь к нему лицом и медленно бреду вперед.
Сбежал.
От чего?
Магнитофон не перестает твердить одни и те же слова. То они сливаются в сплошной гул, то звучат членораздельно; в паузах я слышу голос Холбы, который то повышается, заглушая голос Пали и мой собственный, то лишь служит фоном: «Склад полуфабрикатов забит до отказа; одними деталями хоть Дунай пруди, а других в запасе всего на два-три дня. Вот в чем беда. Все упирается в сборщиков. Мечутся без толку, собирают, разбирают, подгоняют, выполняя работу, которую обязан выполнить цех первичной обработки… Из-за нехватки деталей стоимостью в несколько форинтов задерживается выпуск продукции на сотни тысяч форинтов. Вот в чем зло, а не в том, что изделия устарели. За минувшие два года…»
Прохожу мимо телефонной будки. К счастью, нащупываю в кармане жетон для автомата.
Отвечает секретарша.
— Дорогая Мацока, если я не вернусь до вашего ухода, сложите все в мой письменный стол, ключ оставьте у вахтера.
— Ой, товарищ директор! — восторженно восклицает секретарша. — Вам звонили из министерства.
— Кто?
— По-моему, товарищ заместитель министра…
— По-вашему? Что значит «по-вашему»? Сколько раз говорить вам… — Я умолкаю, охваченный какой-то апатией.
— Простите, — оправдывается секретарша, — но, если вы через минуту смогли бы еще раз позвонить, я…
— Благодарю, не надо. Не забудьте оставить ключ.
Кладу трубку и, отыскав в кармане еще один жетон, тут же набираю другой номер.
— Прошу товарища заместителя министра. Да, это я, Янош Мате… Товарищ Фюлёп, кажется, звонил? Будьте добры, соедините… Я подожду.
На Шорокшарском шоссе жизнь бьет ключом, оно дышит, грохочет. Мимо меня проносятся машины, фургоны, едут подводы; по шоссе везут овощи, кирпич, мясо, цемент.
— Алло! Будьте добры, погромче. Не может? А когда?.. Хорошо, уточните, я подожду.
Мне почему-то вспоминается стихотворение давно забытое, но, видимо, хранившееся где-то в глубине сознания. Фрейд бы сумел ответить, почему и почему именно сейчас оно пришло мне на ум.
— Да, я слушаю… Не удалось поговорить с ним? Может, мне прийти сейчас? Как вы думаете?
Вспомнил! Их написал Фитцель, Линкольн Фитцель. Стихотворение называется «Кто-то». Стихи случайно попали мне в руки, когда я учился в институте.
В телефонной будке было душно, я вытираю вспотевший лоб и иду дальше.
«Кто-то. Никто. Кто-то. Никто. Кто-то. Никто…» — выстукивают в такт мои шаги.
— Вы вызывали меня, товарищ Фюлёп? — спрашиваю я.
Он с удивлением смотрит на меня. Стоит передо мной, худой, высокий.
— А я думал, ты сам зашел. Мне просто хотелось поздравить тебя с благополучным исходом, с оправданием и условиться о том, чтобы ты зашел в начале будущей недели. Ведь сегодня у тебя совещание, к тому же суббота? — Последние слова он произносит вопросительно, подняв брови.
Я молча усаживаюсь в кресло. Садится и он. Берет сигарету, неторопливо закуривает, затем разламывает ее пополам и дымящуюся половинку вставляет в янтарный мундштук. Проделывает он эту операцию тщательно, голову склоняет набок, чтобы дым не попал в глаза, щурится, и вид у него такой сосредоточенный, будто он занят сейчас самым важным делом на свете.
С Андрашем Фюлёпом я знаком, пожалуй, лет десять. Мы встречались на философских диспутах, там и познакомились. Но знакомство наше долго оставалось шапочным, я даже не знал, где он работал, и до сих пор не знаю, какой он пост занимал в то время. Одно могу сказать: спорили мы с ним отчаянно. Он лет на пять старше меня, высокий, худой, темноволосый мужчина, когда-то работал слесарем, окончил вечерний факультет политехнического института. Снова мы с ним встретились здесь, в этом кабинете, в шестьдесят первом году.