У меня сидела компания, и вдруг появляется Сережа (я записываю весь этот монолог почти дословно, так он меня потряс продуманностью и точностью деталей), вернулся, как и обещал. «Я представляю, ребята, как Сережа тогда на меня обиделся. Ему, наверное, стоило неимоверных усилий вернуться в обещанный срок. А здесь никто на него внимания не обращает, отнеслись как к рядовому явлению: садись, пей вино, выбирай барышню».
Собственно, мы уже к этому времени давно стали жить по разным орбитам. В армию я попал не на следующий год, как держал экзамены в институт востоковедения, а через два года — уже проработав в Ташкенте в военном театре один сезон и поступив на заочное отделение в университет. У нас у всех оказались свои интересы, у ребят еще молодые, а у меня нормальных молодых интересов никогда не было. Я никогда с удовольствием не играл в футбол, никогда не любил играть в карты, не любил тусовок, танцев, коллективных походов в театр, турпоходов. Единственный в моей жизни большой туристический, в частности, байдарочный поход был в компании с Игорем Любимским по Валдаю. Как до сих пор я ему за это благодарен. Но пора возвращаться к теме.
Потом Виталик предпринял следующее на меня наступление. Заговорили о партии, Виталик в нее вступил, Игорь Любимский в нее не вступил, Игорь Егоров в нее вроде не вступил, поэтому, дескать, не сделали и карьеры. И здесь я ничего не стал возражать. О том, что, возможно, кое-кому этого и не предложили, что для этого надо было предпринять определенные усилия, это любого крепко ограничивает, если он честный человек и готов исполнять взятые на себя обязательства в действиях, в словах, в стремлении поблистать на кухне, в поступках, даже в уровне честности. Но про себя я подумал, что я единственный из всех, кто ни разу не изменил своему призванию и делу. Виталий, рожденный теоретиком, соблазнился легким воздухом. Свободной, без ежедневной явки на работу, жизнью. Пейзажами редкой красоты, которые всегда перед глазами, возможностью каждый день жить на курорте в Антарктиде ли или на Камчатке, питать сетчатку глаза новыми впечатлениями, а сознание — прихотливыми коллизиями жизни. Сейчас пенсионер, и нет планов, а впереди суд по разделу дачи: с сестрой Татьяной и младшим братом Сергеем. В принципе дело привычное и типичное для московской интеллигенции. Егоров в начале перестройки плюнул на свою геологию, которую так все в свое время любили, потому что она представляла собой определенный образ жизни, и стал заниматься горючесмазочными материалами. Может быть, отчасти повезло Игорю. Много лет назад у него появилось хобби — вместе со своими друзьями-физиками он стал плотничать, а именно — строить дачи. В этом смысле хобби стало основной работой, приносящей и удовлетворение, и деньги, а работа лишь фантом былых интеллектуальных удовольствий. Вот так я думал обо всем происходящем. Уже в двенадцать ночи, мы вышли все во двор, чтобы идти к метро. Я посмотрел на воробьиную фигурку Виталика, на его легонькую (все молодится), курточку. Вспомнил все лучшее, что меня с ними связывало, а главное — годы советских, полных надежд, лет, когда мы все пополучали свое высшее, без всяких забот, образование, вспомнил его шевелюру, абсолютно седую и такую похожую на шевелюру моего покойного отца. Чего нам теперь-то делить — пенсионерам? И все пенсионеры поплелись к метро.
23 января, пятница.
Сегодня, во время парламентской дискуссии о государственной эмблематике, генерал Макашов, явно рассчитывая на еврейскую, очень обильную часть Госдумы, выразился приблизительно так: «А вам, любителям трехцветного флага, скажу: триста лет вы жили в черте оседлости, откуда вас вызволила советская власть себе на горе».
26 января, понедельник. Как негр, даже не имея времени поесть (попросил из столовой принести мне бутерброд), весь день просидел на работе. Вбивал в мозги своему коллективу, что студенты должны жить в общежитии. Несмотря на то, что могут наши интеллектуалы-несмышленыши нагадить прямо на пол возле туалета, потому что другие несмышленыши в туалете вывернули лампу. О том, что студенты должны жить лучше, поэтому им надо ремонтировать в общежитии кухни и душевые, но тем не менее делать это, не воруя и не давая воровать с этого никому. Разговоры о хозяйственных методах постройки. Потом долго ругался с Беляевым и Шуваловым по поводу академии. У нас разное представление о том, что она собой представляет. Для ребят это звания, для меня политический и рабочий инструмент. Юра Беляев все время тасует по-приятельски список академиков и членов-корреспондентов, наращивая их число. Все академики говорят только о грамотах и удостоверениях, а не о непосредственной работе. Я требую созвать хотя бы президиум. Кстати, президиум тоже вырос на два человека: неизвестно по чьей воле и во имя чьих интересов. По-моему, его наращивают только для борьбы со мной. А со мною не нужно бороться. Я готов удовлетвориться званием и должностью академика и писателя. Все незаконно, потому что без общего собрания, вопреки уставу были выдвинуты и президент, правда, бесспорный — В. С. Розов, и вице-президенты, в том числе и я. Появилась нелепая должность президент-координатор. Вечером я собрал своих, институтских академиков: что делать в этой ситуации? Решили пока подождать, хотя я настроен решительно все это похерить. В пункт академии надо ввести: «об участии членов только в одной российской академии», их теперь много, как грибов осенью, исключение должно составлять только участие в РАН.
Вышел в свет сборник-справочник московских писателей с претенциозным названием «На пороге ХХI». Здесь 473 статьи и столько же портретов писателей. Тонкость заключается в том, что все эти статейки написаны лично писателями. Материал вполне саморазоблачительный, в лучшем случае, нормальным писательским языком написаны полтора десятка этих аннотаций. Такое ощущение, что идет парад изношенных вещей.
27 января, вторник.
Вторую половину дня был на работе, хотя вроде бы объявлены четыре дня «здоровья» — все равно все воспользуются каникулами и на работе никого не будет, лучше отпустить самому. Ночью очень болела грудь, неотступный неимоверный кашель, что делать, не знаю. В больницу ложиться бесполезно, да и на работе много незаконченного. Главное при всех условиях — никому не жаловаться.