Он сделал затяжку и закрыл глаза. И почти сразу представил себе картину: пока шкипер заговаривает зубы инспектору Саенко, притворяясь, что не понимает языка цуяку-сан[6] Саши Козлова, радист пробирается в рубку и преспокойно отстукивает на Хоккайдо пару «теплых»: мол, схватили, задержали незаконно, произвол, насилие и прочее. Завтра же сообщение попадет на радио, телевидение, чего доброго, пойдет нота в МИД. Даже если он, Земцев, ничего не докажет за эти 24 часа и шхуну придется отпустить, шуму не оберешься. «А что, такое не исключается, просчет Дымова и Саенко оставить рацию неопечатанной слишком очевиден», — подумал Земцев и решительно стряхнул с себя усталость. Что бы там ни было, сегодня в полночь он обязан принять решение: задержать и возбудить уголовное дело или отпустить с богом на все четыре стороны. Это решение он принимал от имени командира части — пограничного комиссара, и стало быть, помимо личной ответственности и собственного престижа он был в ответе за престиж пограничного комиссара и своей страны, хотя это, быть может, и звучит несколько высокопарно.
Нет, он не испытывал робости: сам добровольно взвалил на себя этот груз, а в таких случаях принято говорить, что нет обиды тому, кто сам того захотел. И ответственности он не боялся. Просто хотел реально взглянуть на вещи, ничего здесь не преувеличивая, но и ничего не преуменьшая. Он всегда так поступал, когда дело было сложным и запутанным. А ответственное решение… Что ж, придет время, и он его примет. Без сомнений и колебаний, как это всегда и было. Жизнь научила его простой премудрости — верить в себя и полагаться в трудную минуту прежде всего на свою персону. И надо сказать, что таких минут у него было немало. Взять хотя бы ту, когда он вдруг круто и бесповоротно изменил свою судьбу — на удивление всем, друзьям и близким, решил вернуться в армию…
Земцев вызвал дежурного:
— Если майор будет мной интересоваться, передайте, что я уехал к лейтенанту Логунову в больницу. И поторопите Белецкого…
Он оделся, сунул в куртку дневник Хираси, после некоторого раздумья — объяснительную Абэ Тэруо и вышел из казармы.
Впервые за две недели над Курилами вставало солнце.
4
Пос. Заводский, 9 сентября 197… г. Абэ Тэруо, 1934 года рождения, Хоккайдо, Аккэси гун, Сиритапу.
Место жительства: Нэмуро, ул. Комаба, 215. Образование — 8 классов, национальность — японец, подданный Японии, беспартийный. Шкипер (сендо) и начальник лова (гёротё) промысловой шхуны «Дзуйсё-мару-18». Женат, имеет дочь 10 лет.
Ранее судим, в 1967 году, по ст. 83 и 163 УК РСФСР.
Будучи доставлен в в/ч… за нарушение гос. границы СССР, объясняю (перевод с японского): «Я решил зайти в советские территориальные воды, чтобы укрыться от шторма и привести в порядок крабовые корзины. Промысел наша шхуна вела в нейтральных водах в районе Сапкаку, то есть между островами Кунашир и Шикотан в Южно-Курильском проливе. Точные координаты указать не могу: отметки на карте не делались и промысловый журнал не велся. Остальные наши порядки пропали в результате шторма. Обозначались они иероглифами «снег» и «маленький». Больше добавить ничего не могу. Мы честные рыбаки и точно соблюдаем закон. Прошу как можно скорее отпустить нас домой».
Бориса трудно было узнать. Он лежал бледный как воск, лицо заострилось, похудело. Только глаза были прежними, веселыми. Он виновато улыбнулся:
— Лежу вот. Совсем без дела. Видишь, старик, как все получилось. Рассчитывал, понимаешь, почревоугодничать на твоем дне рождения…
— Не переживай, не в последний раз.
Земцев сидел у его изголовья в накинутом поверх куртки белом халате и бесцельно вертел в руках фуражку. Все, что надо было сказать, уже сказано. Дневник Хираси тоже перекочевал к Логунову под подушку, и Борис обещал быстро разобраться в его каракулях. Земцев сообщил, что послал за Таней машину и что ее доставят к нему в целости и сохранности, как только придет «Орлец», пусть он не волнуется. Больше вроде и не о чем было говорить. Не мучить же больного деловыми вопросами!