— Вы еще не видели нашего зрителя, — вторично напомнил Морев.
Он и сейчас — даже сейчас — продолжал собой владеть: не повысил голоса, не изменил сдержанному тону. И все же, кинув короткий взгляд, Дезерт не мог не уловить предельное внутреннее напряжение собеседника и понял — дальше играть в откровенность нельзя.
— Полагаю, на этом мы можем закончить, господин Морев, — сказал он, точно пробуждаясь или, напротив, уходя в непроницаемо глухую раковину. — Вы были весьма любезны, и мне остается...
— Не стоит благодарности, — ответил Морев; резкая складка, прорезавшая лоб, никак не вязалась с учтивой улыбкой. — Тем более, господин Дезерт, вам еще многое предстоит у нас увидеть!
Три месяца подряд — аншлаг в аншлаг выступал Кириан в Московском цирке. Битковые сборы могли бы продолжиться и дальше. Однако нельзя было обижать цирковую периферию: ей тоже не терпелось увидеть замечательного иллюзиониста. И еще имелась причина. В двери столичного цирка все настоятельнее стучалась новая программа. Кстати, в афишах ее так и назвали: «Новое в цирке».
Программу эту Дезерт смотрел на второй день после своего приезда. В ложе с ним вместе находился управляющий Союзгосцирком, а также Игнатий Ричардович Порцероб: он был режиссером-постановщиком представления и, чувствуя себя хозяином, всячески старался занять Дезерта. Уверенным знанием иностранных языков Порцероб не обладал, но зато изъяснялся с удивительной экспансивностью жестов и интонаций, не раз перебивая переводчика — тот сидел во втором ряду, позади Дезерта.
— Мне очень приятно, господин Дезерт, показать вам новую программу нашего цирка. Программа обширная, разнообразная, и надеюсь, что она...
— Мне будет интересно посмотреть, — откликнулся импресарио. Тон был сдержанным, но это ничуть не обескуражило режиссера.
— Сейчас вы сами убедитесь, господин Дезерт. Некоторые из номеров я бы отнес к самому высокому классу.
Управляющий укоризненно покосился на Порцероба: к чему такое предуведомление? Программа и в самом деле шла с успехом, получила признание и зрителя, и печати. Тем более не было нужды саморекламно забегать вперед.
— Мне будет интересно, — сухо повторил Дезерт.
В кресле он сидел неподвижно, прямо, лишь короткими кивками головы подтверждая, что слышит переводчика. Не изменил он позу и тогда, когда, вслед за оркестровым вступлением, на манеже развернулся пролог.
Вся в цветах — и вместо снастей цветочные гирлянды — выплыла ладья, на палубе которой играли музыканты. Они исполняли песню о красивом и мужественном цирковом искусстве, и артисты, со всех сторон сопровождавшие ладью, громко подхватывали припев песни, а коверный клоун — самый веселый из клоунов — дирижировал сверху, с мачты, взмахивая подзорной трубой, встряхивая длинными льняными волосами. Потом водрузил трубу на мачту, и она вдруг задымила, как пароходная. Взялся за спасательный круг, и он вдруг сделался рулевым колесом. Басисто прогудев, набирая скорость, пароход-ладья направился в дальнейший путь.
«Эффектное начало! — подумал Дезерт. — Но это ведь еще не настоящая цирковая работа. Посмотрим, как дальше развернется программа!»
«Новое в цирке» — анонсировали, предвещали, обещали афиши. Какая же, однако, подразумевалась новизна? Новизна артистических имен или же новизна цирковых находок — трюков, комбинаций, аппаратуры?
Программа, которую смотрел Дезерт, тем и была примечательна: молодость соседствовала в ней с долголетним умудренным мастерством — тем, что остается навек молодым, потому что не знает успокоенности. «Новое в цирке»! Образцовый, самый взыскательный в стране манеж знакомил зрителей с артистами разных поколений. С молодыми, умеющими черпать из своей молодости самое лучшее: свежесть, непосредственность, неуемную фантазию. И с артистами старшего возраста. Имена этих артистов давно и широко были известны. Казалось, они уже всесторонне показали себя. Но вот выходят опять, и зритель видит новую грань таланта.
В антракте Порцероб не замедлил осведомиться:
— Каковы же ваши впечатления, господин Дезерт?
Не без усилия разомкнув бескровно-тонкие губы, импресарио согласился: действительно, в программе многое интересно. Но тут же, словно желая остудить излишнюю восторженность режиссера, высказал сожаление:
— Мне показалось, что недостает зоологических номеров. Собачки, гималайские медведи... Одного этого мало!