«Почему, собственно, должен я вмешиваться в директорские функции? Я не за тем приехал. Мое дело — сопровождать Дезерта, и только!» Обычно самоуговоры эти легко давались Порцеробу, но на этот раз дали осечку. «Конечно, все это так. При иных обстоятельствах ни за что не стал бы вмешиваться. А вот сейчас, при данной ситуации...»
— Попробую, — согласился он в конце концов. — Правда, никаких административных полномочий я не имею. Однако попробую, принимая во внимание интересы главка.
Условились встретиться в цирке, за час до представления. Придя несколько раньше, Костюченко заметил Багреева, как бы случайно стоящего невдалеке от дверей кабинета. И сам приостановился, давая возможность гимнасту подойти, завязать разговор. Тот, однако, с места не тронулся.
Весь этот день, еще с утра узнав о приезде гостей из Москвы, Багреев провел в немалом волнении, хотя внешне и старался ничем его не выказать. Артистам, продолжавшим оживленно обсуждать обнародованный накануне приказ, он сказал со смешком:
— Что ж, если директору захотелось предоставить нам с Викторией лишние выходные дни... Что ж! Возражать не станем!
На самом деле все было иначе. Багреевы превосходно понимали невыгодность своего положения. Антрепренер приехал, с ним ведущий режиссер, предстоит просмотр отобранных для поездки номеров, а тут сиди сложа руки, будто тебя не касается.
Уже в середине дня, будто невзначай, Багреев направился в сторону директорского кабинета, но был перехвачен Станишевским.
— Ах, молодежь, молодежь! — восхищенно пропел администратор. — Мне бы ругать вас в один голос с директором, а я не могу. Люблю смелость! Какой же цирк без риска!
Геннадий отступил, сказав Виктории:
— Шапку ломать не стану! Слишком много чести!
И все же он чувствовал себя нехорошо. К вечеру, хотя, казалось бы, не было в том нужды (приказ продолжал висеть на доске объявлений), наравне с остальными артистами явился в цирк. И вовремя. Не прошло четверти часа, как в гардеробную постучал Петряков: «Игнатий Ричардович желает с вами побеседовать. В кабинете у директора ждет».
Порцероб встретил Багреевых, стоя на середине кабинета. И сразу, едва успели войти, замахал руками:
— Хватит! Ну, хватит же! Мы все умеем быть упрямыми. Но до каких же пор? Тем более впереди поездка. Ответственная, зарубежная. Потому и говорю — хватит!
— Видите ли, Игнатий Ричардович, — начал в ответ Геннадий, стараясь сохранить независимый тон. — Конечно, нам было бы лестно принять участие в такой поездке. Но, как артисты, для которых на первом плане интересы мастерства... Кстати, когда мы выступали на международном конкурсе, ни один, буквально ни один артист не пользовался лонжей!
— Ни один! — наподобие эха подтвердила Виктория.
— Ну и что? Что вы хотите этим сказать? — опять взмахнул руками Порцероб. И перешел на грубовато-ласковую фамильярность, не раз выручавшую его в трудные минуты: — Международный конкурс!.. Эх, ребятишки, ребятишки! Неужели же вам на зарубежный цирк оглядываться? Сами должны погоду делать!
— Погоду? — саркастически переспросил Геннадий. — Хороша погода, если некоторые среди нас... Есть среди нас такие, что все спасение видят в лонже!
Не любил, до смерти не любил Порцероб вступать в пререкания с кем бы то ни было. На этот раз, однако, самолюбие ведущего режиссера возобладало над осторожной оглядкой: почувствовал, что надо поставить на место «молокососов».
— Вот что! — вспыхнул Порцероб. — Если кто-нибудь и пользуется лонжей в пенсионном, так сказать, порядке — это еще ничего не доказывает. Ровным счетом ничего! Как таковая, лонжа нисколько не мешает показать мастерство. Пора понимать это. И не устраивать донкихотских сцен!
Неожиданно резкий оборот разговора заставил Геннадия примолкнуть.
— Я вам добра желаю, — все с той же напористостью продолжал Порцероб. — Или вы окончательно будете списаны с программы, о чем я завтра же уведомлю главк, или... Это ваш последний шанс. Я готов уговорить Александра Афанасьевича. — Взгляд в сторону Костюченко, безмолвно сидевшего за столом. — Но при условии, что вы дадите слово. Слово артиста, советского артиста!
На этот раз Геннадий понял, что дальше нельзя противиться. Переглянувшись с женой, прочтя в ее глазах: «Соглашайся! Делать нечего!», — он склонил голову. Порцероб торжествующе обернулся к Костюченко, и тот сказал, завершая эту сцену:
— Будем считать инцидент исчерпанным. Идите одеваться. Не только к своему номеру. Сначала к прологу. — И объяснил Порцеробу, когда гимнасты ушли: — Давали мы недавно представление для горноуральских комсомольцев. Молодежь к этому представлению подготовила специальный сатирический пролог. Хочу, чтобы вы посмотрели, Игнатий Ричардович. Кажется мне, что удался пролог.