Комментарий к
Картина Данте Габриэля Россетти “Благовещение”: http://cs627628.vk.me/v627628048/220cb/DSMEfL7MXSE.jpg
*Есть существа, которые глядят
На солнце прямо, глаз не закрывая;
Другие, только к ночи оживая,
От света дня оберегают взгляд.
И есть еще такие, что летят
В огонь, от блеска обезумевая:
Несчастных страсть погубит роковая;
Себя недаром ставлю с ними в ряд… - Франческо Петрарка, “На жизнь мадонны Лауры” (XIX)
**Так свеж ручей, но ты милее втрое. С твоих густых волос я снял покров, и вижу робкий блеск лесных цветов, запутанных в их золотистом рое… - Данте Габриэль Россетти, строки из сонета XIV.Весенняя дань юности (из цикла сонетов “Дом жизни”)
========== Часть 6 ==========
Спустившись по скрипучим ступенькам, Розалия обернулась и в нерешительности замерла, теребя кончики пестрого платка, прикрывающего плечи. Не стоило оставлять их наедине, это было неправильно, в первую очередь по отношению к Тимоти, к которому она прониклась всем сердцем. Ее тревоги и волнения оказались не напрасны — зернышко легкомысленной любви художника, зароненное в благодатную почву чистой души, дало всходы. Но плоды этой любви наверняка окажутся горькими…
И все же, Розалия не могла не признать, что что-то неуловимо изменилось в ветреном сердцееде. Настолько неуловимо, что она не решалась в это поверить.
— Надеюсь, ты не играешь, Габриэль. Будь милосерден к нему… и осторожен, — прошептала она. — Ты должен понимать, на что идешь, и чем все может закончиться, узнай об этом хоть одна живая душа…
Поправив платок, Розалия вздохнула и вышла на улицу.
Габриэль затаив дыхание смотрел в лицо юноши, пораженный доверчивостью, с которой тот прильнул к его руке. Жест этот был совершенно невинным, но в то же время наполненным страстью.
— Это прекрасно, — прошептал Тимоти, словно котенок потираясь щекой о теплую ладонь, пахнущую краской.
— Что? — не понял Данте.
— Твои слова. Стихи — они великолепны.
— Нет, речь моя — потуги нищеты, — тихо произнес Габриэль, ласково поглаживая нежную щеку юноши, — Я лишь шепчу: великолепен — ты…
Неслышно вздохнув, Тимоти поднял на него взгляд.
— Прости меня, Данте.
— За что же? — улыбнулся итальянец, удивленно приподняв бровь.
— За мою дерзость, — прошептал Тимоти, затуманенным взором скользя по ярким чувственным губам. — Я вел себя как мальчишка.
— Тебе не в чем винить себя, мой прекрасный Гавриил, ведь я напугал тебя своим безрассудством и грубостью, — ответил Россетти и, опустив глаза, покачал головой. — Я не хочу думать, что твоя нынешняя смелость вызвана лишь чарами Диониса, поэтому…
Он убрал руки и отвернулся, запустив тонкие, перепачканные краской пальцы в смоляные кудри. Не повредит еще немного поиграть на чувствах этого мальчишки, запутывая их окончательно. Пускай Тимоти не думает, что он воспользуется его сиюминутной слабостью, он вполне способен противостоять искушению и доказать, что его намерения чисты и он подвластен не только низменным порывам.
— Но это не так, — возразил юноша и, приподнявшись, попытался развернуть художника к себе. — Данте, я, правда, не боюсь тебя!.. Я… — он запнулся.
Габриэль не сдвинулся с места. Мадонна! Как же это невыносимо!
— Ты пьян и оттого так смел, но во мне такая смелость вызывает лишь сомнения. Я не в праве ею воспользоваться и не искушай меня, прошу. — Он посмотрел в блестящие голубые глаза. — Это не ты — это вино говорит в тебе.
Юноша опустил руки, растерянно глядя на него.
— Не следует делать того, о чем впоследствии будешь горько сожалеть, Тимоти, — вздохнул Габриэль.
Поднявшись с пола, он подошел к картине и задумчиво провел кончиком пальца по безупречно прописанным золотым локонам.
— Посмотри на меня!
Итальянец обернулся, пораженный отчаянием, прозвучавшем в звонком голосе.
— Да, я пьян… — кивнул Тимоти и попытался выпутаться из туники, досадливо шмыгнув носом и бросив на итальянца взгляд, заблестевший хмельными слезами, — но, если тебе угодно знать — не только от вина! — наконец, ему удалось освободить ноги и подняться. — Не только…
— Тимоти… — Россетти сделал к нему шаг, с трепетом глядя на побежавшие по нежным щекам слезы, на маленькие цветки, застрявшие в золотых волосах, на дрожащие руки, сжатые в кулаки, в широко распахнутые, полные отчаяния глаза. Затеянная им игра грозила покатиться ко всем чертям, — ты…
Звук хлопнувшей входной двери заставил молодых людей подпрыгнуть от неожиданности.
— Прошу прощения, но у вас сильнейший сквозняк, Габриэль.
Невысокий мужчина средних лет застыл на пороге, придерживая чуть не слетевший с головы цилиндр и удивленно переводя взгляд с итальянца на практически обнаженного юношу с мокрым от слез лицом.
— Мистер Рёскин!.. — встрепенулся художник, коротким жестом приказывая Тимоти скрыться за ширмой. — Какая неожиданность! — он широким шагом подошел к покровителю и с жаром пожал ему руку. — Должен сказать, весьма приятная неожиданность! Будьте любезны, проходите!
— Добрый день, Габриэль. Я решил заглянуть к вам, чтобы поинтересоваться, как продвигается работа над моим заказом, но, судя по всему, я не совсем вовремя, — Рёскин, проводив многозначительным взглядом изящного миловидного юношу, исчезнувшего за ширмой, скептически приподнял бровь.
— Нет-нет, что вы! — сверкнул улыбкой Россетти и повел рукой в сторону кресла. — Прошу вас, присаживайтесь. Мы как раз закончили. Желаете вина?
— Закончили? — тихо переспросил патрон и нахмурился. — Габриэль, вы неисправимы…
— О, сэр… — Данте отчаянно замотал головой и покосился на ширму, где шуршал одеждой и шмыгал носом Тимоти, — это совсем не то, что вы подумали! Мы закончили работу над картиной. — Он наполнил бокал и, подав его Рёскину, обиженно хмыкнул, — Признаться, меня несколько задевает ваше нелестное и, в данном случае, безосновательное суждение обо мне.
— Вы сами в том повинны, Габриэль, — сухо возразил критик, принимая бокал. — Благодарю.
Данте покорно склонил голову.
— Вы правы, сэр. Но уверяю вас — я встал на путь исправления. Я понял, что искусство для меня гораздо важнее, кхм… моего прежнего, заметьте, я говорю — прежнего, образа жизни. Все это в прошлом, мистер Рёскин. Я понял, что нужно усердно трудиться и не растрачивать понапрасну талант, данный мне Богом, — «И чтобы сохранить ваше покровительство», — подумал он. — Смею надеяться, что вы проявите ко мне благосклонность и поверите моим словам.
— Очень хотелось бы, — ответил Рёскин, отпил вина и вопросительно посмотрел на художника. — Итак, насколько я понял — картина завершена? Позволите взглянуть?
— Разумеется, сэр, — кивнул Россетти и раздраженно обернулся на очередной звук шмыгнувшего носа. — Прошу…
Габриэль нервно покусывал костяшки пальцев, бросая тревожные взгляды на патрона и проклиная его непроницаемое выражение лица и упрямое молчание.
«Сказал бы сразу, что это никуда не годится!» — в отчаянии подумал итальянец, закатывая от нетерпения глаза.
Почти водя носом по холсту, Джон Рёскин пристально рассматривал каждую деталь, каждый мазок кисти, щурясь и загадочно шевеля пышными бакенбардами. Наконец, когда окончательно разнервничавшийся художник готов был взвыть и забегать по студии, круша все подряд, критик удовлетворенно кивнул.
— Могу сказать, что это — достойная работа, Габриэль. Вы славно потрудились. Ваша Мария поистине прекрасна.
— Благодарю, сэр, — выдавил Россетти, не веря собственным ушам. Похвала от самого Рёскина! Это ли не счастье?
— Но…
— Но? — итальянец похолодел.
— …я полагал, что архангел Гавриил должен выглядеть м-м… постарше. Здесь же — изображен совсем юнец.
— Я искал ангела… — оправдываясь, пролепетал Габриэль, повернулся к ширме и растерянно почесал затылок. Похоже, он рано возликовал.