«Что это? Угрызения совести? Или… быть может — то Любовь меня так гложет?»
— Пути назад не будет… — тихо повторил он.
— Я знаю, — прошептал юноша, — и не боюсь…
С приглушенным стоном Данте привлек его к себе.
«Любовь?! Да будет так, — подумал он, покрыв легкими поцелуями доверчиво подставленное лицо. — Да будет так…»
Замерев на мгновение, он вновь вгляделся в чистые, наполненные любовью глаза и приник к мягким губам Тимоти, даруя настоящий чувственный поцелуй, круша и растаптывая последние хрупкие барьеры, удерживающие это невинное создание от падения. Все к черту!
От неторопливого, глубокого поцелуя у Тимоти закружилась голова и, наверное, он бы упал, если бы не вцепился в сильные плечи возлюбленного, невольно стягивая с них жалобно затрещавшую рубаху. Габриэль отстранился и, одним движением избавившись от нее, отшвырнул в сторону. Вид полуобнаженного итальянца окончательно затмил разум Тимоти. Он тесно прижался к горячему телу и тихо застонал, явственно ощутив его желание. Данте ответил таким же едва слышным стоном, скользя руками по вздрагивающей спине юноши и осторожно подталкивая к огромной кровати. Мягко опрокинув его на спину, он навис над ним, тяжело дыша и вопросительно заглядывая в горящие от возбуждения глаза.
— Хочу быть твоим, — выдохнул Тимоти, отвечая на немой вопрос. — Иди, одним желаньем мы объяты…****
Габриэль приник к стройному горячему телу.
— Мне кажется, что я сейчас лишусь рассудка… — прошептал он, вновь захватывая в плен сладкие припухшие губы, проникая под ткань простой рубахи, сминая ее, обнажая бархат упругой кожи.
Прикрыв глаза, Тимоти безропотно позволил раздеть себя. Он больше не смущался своей наготы, наоборот, он купался в восторженном взгляде, скользящем по его обнаженному телу и страстно желал большего, но было немного страшно.
— Габриэль… я никогда раньше…
— Я знаю, любовь моя. Доверься мне, — ответил Данте, покрывая его лицо и шею обжигающими поцелуями, — просто доверься мне.
Тимоти кивнул и закрыл глаза.
Как ни велико было искушение, но Габриэль не мог себе позволить взять юношу, не подготовив как следует. Стараясь не думать о собственном — уже ставшим болезненным — возбуждении, он начал неторопливые ласки, счастливый оттого, что, наконец, может подарить их своей Музе, своему прекрасному ангелу.
Тонкие пальцы художника, щедро сдобренные ароматным маслом, нежно массировали, сжимали и гладили, рисовали на светящейся коже невидимые узоры. Они исследовали и дразнили, заставляя напряжение и страх покинуть юное тело, уступить место единственному чувству — страстному желанию. Чувственные губы без всякого стыда ласкали охваченную огнем возбуждения кожу, нежно целовали, даруя неведомое ранее блаженство, и надолго задерживались там, где считали особенно нужным. То, что юноша позволял подобные ласки, отринув всякое стеснение, сводило Габриэля с ума.
— О, господи!..
Габриэль поднял голову и, встретившись с потемневшим, горящим взглядом, понял: дальнейшее промедление будет преступно для них обоих.
— Боюсь, тебе все же может быть больно, — срывающимся голосом произнес он, вглядываясь в расширившиеся зрачки. Он должен был предупредить. — Но я постараюсь быть очень осторожным.
Тимоти кивнул и облизнул губы уже не пытаясь выровнять совершенно сбившееся дыхание.
— Обещай, что не будешь терпеть лишь мне в угоду.
— Обещаю…
Россетти нежно поцеловал мягкие губы, оставил легкие поцелуи на прикрывшихся глазах и снова приник к приоткрытому рту, даря более глубокий и чувственный поцелуй. Тимоти оказался талантливым учеником, и его ответный поцелуй заставил Данте задохнуться от нахлынувшего безудержного желания.
— Обхвати меня ногами, так будет легче…
Тимоти послушался и шумно вдохнул, почувствовав горячую плоть. Впившись короткими ногтями в смуглые плечи, он подался навстречу, принимая её и отчаянно кусая губы.
— Я остановлюсь, только скажи… − дрожащий шепот обдал его сладким дыханием.
— Нет… нет, все хорошо. Мне не больно… почти, — выдохнул юноша, пытаясь расслабить упрямое тело.
— Тимоти, пожалуйста… не стоит терпеть ради меня.
— А ради нас?.. — прошептал юноша, раскрыл глаза и едва заметно улыбнулся сквозь слезы боли. — Я хочу тебя, Габриэль… я хочу тебя. Не переживай, это сладкая боль…
Неторопливые движения сводили с ума, частое, горячее дыхание жарким огнем обжигало кожу, и хотелось пить его, не отрываясь от прекрасного источника. Пить так долго, насколько позволят судорожно сжимающиеся легкие и заходящееся сердце.
С усилием оторвавшись от нежных губ, итальянец приподнялся на руках, разглядывая своего молодого любовника, смутно веря тому, что происходит. С нежностью он провел рукой по груди юноши, наслаждаясь бархатом его кожи, и мягко улыбнулся.
Тимоти больше не жмурился, пытаясь сдержать стоны боли, рвущиеся сквозь плотно сжатые губы. Потому что, как таковой, боли больше не было. Приоткрыв глаза, он чуть улыбнулся и запрокинул голову, предоставляя Данте возможность припасть к длинной шее и бьющейся на ней жилке. С припухших красивых губ сорвался долгий шелестящий вздох, когда художник приник к ней страстным поцелуем, оставляя на мраморной коже быстро краснеющее пятнышко.
Габриэль видел, что первые, не самые приятные ощущения оставили юношу, сменившись наслаждением, но он также знал, что может подарить гораздо больше.
— О, господи! О, господи, Габриэль!.. — Тимоти громко вскрикнул и забился под ним, хватая искусанными губами воздух.
Итальянец, искушенный в интимных делах, коварно улыбнулся — он попал в цель.
— Тебе хорошо, любовь моя?
Тимоти благодарным стоном ответил на вопрос. Гладкие бедра с силой двинулись навстречу, настойчиво ища сладкого соприкосновения внутри. На раскрасневшемся лице юноши было написано столько неприкрытого наслаждения, что у Данте возникло ощущение: он сам сейчас умрет, захлебнется от счастья и того сладостного чувства, которое обрушилось на него мощным водопадом, уносящем в своем пенном вихре, не дающем сделать ни глотка воздуха, вышибающем последние здравые мысли. Потерявшись в этом водовороте, он позволил страсти окончательно взять верх над осторожностью. Упругое тело юноши ответило взаимностью, раскрывшись и без сопротивления приняв эту безумную страсть. Содрогаясь под мощным напором, Тимоти вскрикивал, путаясь пальцами в черных кудрях и непрерывно шепча его имя…
Расслабленные и абсолютно счастливые, они лежали на сбившейся постели, глядя на пляшущие язычки свеч. Данте нежно поглаживал блестящее от пота плечо Тимоти и, хмуря соболиные брови, пытался разобраться в своих чувствах. В нем не было того опустошающего удовлетворения, которое приходило каждый раз, когда он, подарив и урвав свою долю наслаждения, мог спокойно забыться глубоким сном и совершенно не заботиться о чувствах своего очередного партнера. И он нисколько не переживал, проснувшись утром в пустой постели. Сейчас же он ощущал нечто иное, необъяснимое и пугающе глубокое: желание быть рядом, желание видеть и слышать. Всегда. Каждую минуту.
— Не покидай меня…
Тимоти, прижавшийся щекой к его теплой груди, поднял взгляд.
— Я не покину тебя, Габриэль…
— Никогда?
Он тихо вздохнул, потираясь носом о черные волоски.
— Я не могу остаться на ночь…
— Я не об этом.
— Не покину, клянусь, — прошептал Тимоти, искренне веря в свою клятву. — Никогда…
___________________
ПРИМЕЧАНИЕ
*…о том же и Орфей молил, чаруя лютнею своей печальный призрак у последних врат — Данте Габриэль Россетти «Поцелуй» (из цикла сонетов «Дом жизни»)
**Бояться должно лишь того, в чем вред для ближнего таится сокровенный. Иного, что страшило бы, и нет…
***Так что ж? Зачем ты медлишь ныне? Зачем постыдной робостью смущен?..
****Иди, одним желаньем мы объяты… — строки из «Божественной комедии» Данте Алигьери («Ад», Песнь вторая)