***
Сидя на самом краешке любезно предложенного стула и нервно теребя полу сюртука, Габриэль едва дышал, бросая на покровителя полные тревоги взгляды и изнывая от затянувшегося молчания.
Отправляясь на встречу, он был готов к длинной и грозной проповеди, посвящённой своему моральному разложению и беспутству, но Рёскин удивил его, начав разговор с предложения по росписи стен Оксфордского университета. Проигнорировав скромное замечание итальянца по поводу неважного владения техникой фрески, Джон Рёскин посоветовал подобрать в помощники нескольких талантливых молодых художников и в самое ближайшее время приступить к работе. Получив от Россетти неуверенное согласие, он удовлетворённо кивнул и надолго замолчал, пытливо всматриваясь в побледневшее лицо.
Всегдашние лихость и самоуверенность подопечного исчезли без следа, и теперь перед критиком сидел вовсе не разнузданный, строптивый революционер, а, скорее, потерянный несчастный мальчишка с потухшими глазами, заключёнными в тёмные круги от явно бессонной ночи. Тяжело вздохнув, Рёскин встал из-за стола, подошёл к нему и неловко потрепал по плечу.
— Работа займёт вас, Габриэль, — наконец, нарушил он молчание.
Данте поднял на него полный страдания и затаённой надежды взгляд.
— Ведь я могу уплыть во Францию… вместе с ним? — озвучил он мысль, не дававшую покоя всю ночь.
Мысль казалась такой простой и правильной, что он вцепился в неё, как в спасительную соломинку. Почему нет? Зачем нужна разлука, когда можно уехать вместе, оставив с носом мерзких доносчиков и шпионов? Зачем нужна разлука, когда на чужом берегу, отвергшем дикие и страшные законы можно построить своё маленькое счастье без боязни быть вздёрнутым только за то, что твой избранник не соответствует общепринятой морали? Эта мысль вселяла надежду…
— Нет, не можете, — качнул головой патрон и слегка сжал его плечо. — Я потратил на вас достаточно времени, сил и нервов, но поверьте, нисколько не жалею об этом. Однако скажите, разве я не вправе рассчитывать, если не на вашу безоговорочную преданность, то хотя бы на элементарное уважение и благодарность? Здесь у вас есть обязательства, Габриэль. Вам не кажется, что отмахнуться от них — значит отмахнуться от человека, который всегда старался быть вам не только покровителем, но и другом?
— От вас…
— Разве вы не можете назвать меня таковым?
Габриэль опустил голову.
— Никакая работа не займёт моих мыслей…
— Время многое лечит, поверьте.
— Оно не залечит этой потери.
— Потери? — Рёскин приподнял бровь, — Нет, это не потеря, Габриэль. Пока, к счастью — нет, но всё может обернуться ею, если вы не послушаете моего совета. Отпустите Тимоти. Как бы тяжело ни было — отпустите, если действительно любите. Иногда такой поступок — главное подтверждение правдивости чувств и единственно правильное решение, а вовсе не попытка всеми силами удержать. Я могу с уверенностью говорить об этом, потому как испытал нечто похожее, вы же знаете.
Габриэль потупил взгляд. Разумеется, он знал. Это произошло около года назад.
Джон Миллес, его друг и «брат», будучи на тот момент фаворитом критика, был удостоен чести заполучить в качестве модели его прекрасную супругу Эффи. Эта честь обернулась для покорённого молодым дарованием Рёскина личной драмой — молодая цветущая жена, уставшая от невнимания мужа, всецело увлечённого искусством, нашла утешение и понимание в объятиях очаровательного Джонни. Развод примерной четы мог бы обернуться знатным скандалом, но мудрый Рёскин с миром отпустил неверную супругу, и всё обошлось лишь невнятными и малоприятными для самого критика слухами. Впрочем, которые быстро угасли.
— Вы отпустили Эффи… — прошептал итальянец.
— Да, — чуть дёрнув уголком губ, кивнул патрон. — Советую вам поступить так же. Дайте Тимоти уехать и не совершайте ошибку: не пытайтесь искать с ним последней встречи, не приближайтесь к его дому, забудьте до его отъезда дорогу в этот паб. Я не вправе вам ничего запретить, но я могу просить вас об этом, надеясь на ваше благоразумие. Второго шанса у вас не будет, поймите это, Габриэль. Всё зашло слишком далеко, — критик устало потёр переносицу и вздохнул, — Знайте, вчера вы чудом избежали ареста.
Итальянец вздрогнул и с ужасом посмотрел на него. Сглотнув вязкую слюну, он медленно кивнул.
— Я обещаю, что не стану приближаться к его дому…
— И искать встречи, — мягко попросил Рёскин.
Данте сжал губы и поднялся. Неловко одёрнув сюртук и, пожав протянутую руку, он молча направился к выходу.
— Габриэль! — художник обернулся, устремив на патрона полные страдания глаза. — Я дам вам ещё один совет: женитесь, и как можно скорее.
В другое время Россетти непременно бы расхохотался, услыхав подобную рекомендацию, но боль, иглой засевшая в сердце, не позволила ему даже улыбнуться.
— Неожиданный совет, но… — он покачал головой и уже в дверях тихо добавил: — Я благодарен вам, сэр. За всё…
***
Габриэль сидел на полу среди разбросанных листов с эскизами точёного профиля, бездумно глядя на огонь, пылающий в камине.
Погода, стоящая за окном была зеркальным отражением его настроения — плотная пелена дождя, накрывшая город, сбегала по оконным стёклам дрожащими каплями-близнецами его собственных слёз; дробный перестук по жестяному карнизу то затихал, снесённый порывом ветра, то вновь звучал громко и с надрывом, сливаясь воедино своей переменчивой песней с биением его растревоженного сердца.
Он почти не спал, если можно было назвать минуты беспокойного забытья — сном. Как долго? День? Два? Четыре — шепнул обессиливший от терзаний внутренний голос. Осталось всего три дня и Тимоти исчезнет из его жизни, скрывшись в туманной дали моря. Исчезнет навсегда.
Тихо завыв, Габриэль смял в руке один из эскизов.
— Я не могу… не могу так…
Он не мог отпустить свою любовь, не попрощавшись, не коснувшись, не подарив поцелуй в последний раз. Но как изыскать возможность встретиться, чтобы не навлечь беду и не нарушить данное Рёскину обещание? Как?..
Глядя на яркое пламя, Данте хмурил соболиные брови и нещадно кусал нижнюю губу, пытаясь что-нибудь придумать. Его студия исключалась ввиду недавней слежки, в Садах можно было бы затеряться, но приглашать Тимоти в подобное место, а тем более прятаться с ним в кустах — было подобно оскорблению. О нет, нечего делать чистому душой и сердцем мальчишке среди шлюх и развратников всех мастей.
Итальянец тяжело вздохнул, вспомнив свой последний визит в лондонское сосредоточие порока и вдруг просиял. Вот болван! Ведь всё настолько очевидно! Видимо, горечь предстоящей разлуки совершенно затуманила его разум.
Вскочив, Габриэль быстро засобирался, не переставая глупо улыбаться: он сдержит своё обещание и не станет приближаться к дому Тимоти. Он попрощается с ним на нейтральной и как его заверили — безопасной территории. А для этого необходима помощь одного человека.
Художник вышел из дома и осторожно огляделся по сторонам, но окутанная тоскливой влажной дымкой улица была безлюдна. Усмехнувшись собственной мнительности, он плотнее запахнул пальто, надвинул шляпу на самые глаза и стремительным шагом направился к «Белому лебедю».
Прислонившись спиной к стойке, равнодушно поглядывая на посетителей, Райли неспешно потягивал светлый эль. Время от времени его взгляд устремлялся к входной двери, приветливо распахивающейся перед очередным страждущим, со вздохом облегчения, вступавшим из непогоды в уютный, тёплый мирок таверны. Иные, сведущие о некоторой скрытой особенности питейного заведения, бросали на молодого человека цепкие заинтересованные взгляды, но Райли не отвечал на них — его свидание было назначено позже, и он мог позволить себе немного расслабленного спокойствия.