Медный колокольчик над дверью мелодично тренькнул, возвещая о приходе нового гостя. Райли не донёс кружку с элем до рта и приподнял брови, удивлённо рассматривая мрачного итальянца, с тихими ругательствами отряхивающего полы намокшего пальто. Сняв шляпу и взъерошив и без того спутанную шевелюру, Габриэль обвёл воспалённым взглядом таверну, явно разыскивая кого-то. В конце концов, его глаза наткнулись на бывшего натурщика, который тут же расплылся в улыбке и приветливо помахал рукой. Облегчённо выдохнув, Россетти быстро направился к нему, совсем не грациозно огибая столики.
— Слава небесам, ты здесь, — вместо приветствия выдохнул он, бесцеремонно отобрал у молодого человека кружку, одним глотком осушил её и, утерев рукавом губы, хрипло произнёс: — Есть разговор.
Ничуть не обидевшись на вольность, Райли хмыкнул и кивнул.
— Как скажешь, Данте.
Говорил в основном Габриэль, Райли почти не задавал вопросов. По мере повествования голос итальянца то наполнялся нежностью, то звенел злобой, а в конце дрогнул. Запустив пальцы в смоляные кудри, он надолго замолчал, с тоской глядя на мерцающий огонёк свечи, медленно плачущей воском в простой глиняной миске. Побледневший Райли нервно теребил кончик небрежно завязанного хвоста, желая в утешение коснуться мелко дрожащих тонких пальцев и не решаясь на это.
— Ты поможешь всё устроить? — наконец, прошептал Габриэль.
Молодой человек тяжело выдохнул, убрал за ухо выбившуюся прядь и пожал плечами.
— Ты имеешь в виду комнату? Могу, конечно, — ответил он, с сомнением глядя на застывшего художника. — Но то, что ты рассказал — очень серьёзно, вам дали шанс на спасение и… — взгляд карих глаз, брошенный исподлобья, заставил его поёжиться и сглотнуть. — Хорошо, Габриэль. Я попрошу выделить для вас лучшую комнату… Когда?
— Завтра, — быстро ответил Данте.
— Завтра, — кивнул Райли, — Во сколько? И, к слову, каким образом ты предупредишь своего мальчишку?
Габриэль пожал плечами и растерянно посмотрел на него.
— Передам записку?..
— Конечно… Ох, уж эти влюблённые… — усмехнулся молодой человек. — Но советую определиться со временем — тогда тебе не придётся терзаться в ожидании всю ночь, если… — он запнулся и с сочувствием посмотрел на итальянца, — если Тимоти не придёт. Он же под домашним арестом, как ему удастся ускользнуть из дома?
— Если захочет, ускользнёт. Если решится… если любит… — прошептал итальянец.
— Почему-то я не сомневаюсь в его решительности и в любви к тебе. Пожалуй, как и в твоей к нему. Ты на себя не похож… — Райли задумчиво прищурился и покачал головой. — Кто бы мог подумать, что какому-то скромному мальчишке удастся то, что не удалось десяткам людей — покорить сердце беспечного, необузданного ловеласа. Случаются чудеса…
— Случаются, — с горькой усмешкой согласился Данте, — И беспечный ловелас превращается в несчастного, влюблённого и совершенно отчаявшегося романтика, желающего только одного — последней встречи. Ведь мы так и не попрощались…
Прежде чем расстаться, Райли придержал его за рукав и, немного помявшись, произнёс:
— Чёрт, это всё совсем неправильно. Ваше свидание — это опасно, в конце концов. Ты… уверен, что верно поступаешь?
«Нет», — подумал Габриэль, но, ничего не ответил. Хлопнув Райли по плечу, он молча покинул таверну.
***
Съёжившись в углу кровати, Тимоти остекленевшими глазами смотрел в окно и в тысячный раз вспоминал разговор с Рёскиным…
Дождь перестал, сменившись промозглым туманом, плотной пеленой окутавшим почти безлюдные улицы.
Держа в одной руке уже ненужный зонт, другой придерживая Тимоти за локоть, критик какое-то время шёл, храня молчание, сосредоточенно глядя под ноги и заставляя спутника обходить мутные лужи — совершенно сникший юноша не замечал, куда ступает. Очередное безотчётное намерение Тимоти зачерпнуть в ботинки холодной воды вынудило Рёскина решительно одёрнуть его и остановиться.
— Тимоти, взгляните на меня, — попросил он. С явной неохотой юноша послушался. — Вы должны понимать, что…
— Сэр… не стόит, — перебил его Тимоти. — Прошу простить мою дерзость, но, что бы вы ни сказали, я ни мгновения не стану сожалеть о содеянном… — он опустил голову и еле слышно добавил: — Почему любовь считается преступлением? Почему законы так несправедливы и жестоки?
— Законы есть законы, что божьи, что мирские, — тихо, но твёрдо заявил мужчина, — их справедливость не должна подвергаться сомнениям, молодой человек.
Юноша фыркнул и с отчаянием посмотрел на него.
— В таком случае, я прошу, ответьте мне, сэр — в чём справедливость мирского закона? Неужели в том, что действительные преступники, которыми движет лишь похоть, не просто топчут эту землю, но и преподают в школе, творя в её стенах мерзкие дела, ничуть не страшась наказания, тогда как искренне любящие люди вынуждены жить в разлуке или быть преданными смерти?
— Я не понимаю, о чём вы… — поражённо выдохнул Рёскин.
— О, не стоит притворяться, сэр, — довольно резко ответил Тимоти, глядя на него из-под белокурой чёлки. Боль, сжавшая его юное горячее сердце, вдруг нашла выход в непозволительной грубости и в последующем внезапном откровении: — Могу заверить вас, что знаю о подобных преступлениях вовсе не понаслышке. Я испытал это на себе!
— Господь всемогущий… — Рёскин с ужасом смотрел на него, — Вы… вы хотите сказать, что один из учителей подверг вас… — он подавился словом.
— Надругательству? — закончил за него юноша и кивнул, — Пытался. И я не избежал бы этого, если бы не находчивость моего друга… — зло прошипел он, — Что вы скажете теперь? Считаете, закон справедлив?
— Полагаю то, что вы мне сейчас рассказали непременно стоит передать заинтересованной стороне, — немного растерянно пробормотал мужчина. — Такие мерзкие дела, безусловно, должны пресекаться и крайне сурово наказываться.
— Спешу вас разочаровать: насколько я знаю, этот человек однажды уже был разоблачён, однако это ни на что не повлияло и сомневаюсь, что повлияет. Вы правы — те, у кого есть положение и связи могут не опасаться за свою судьбу, в отличие от простых людей, — язвительно заметил Тимоти и осёкся, болезненно поморщившись — его слова оказались камнем, невольно брошенным в сторону Габриэля. — Простите, но я больше не хочу это обсуждать и сожалею, что в порыве отчаяния рассказал вам об этом. Считайте моё откровение лишь примером, ставящим пресловутую справедливость закона под сомнение.
— Мне искренне жаль, что вам пришлось пережить подобное, Тимоти. — Рёскин тяжело выдохнул и строго посмотрел в голубые глаза. — Однако оставим спор о справедливости. Факт остаётся фактом: вы добровольно согрешили против природы и Господа нашего. Содомия — это преступление, молодой человек. Не возлежи с мужчиной…
— …как с женщиной. Я прекрасно знаю эту заповедь, сэр, — Тимоти криво усмехнулся, — Почему же вы, благочестивый муж, проявляете участие? Откуда такое сочувствие к судьбам двух преступников? Не потому ли, что сами не согласны с законом?!
— Вы забываетесь, мистер Тейлор! — гневно сверкнул глазами критик.
Тимоти вздрогнул и, мгновенно залившись румянцем стыда, потупил взор.
— Простите… — прошептал он, — я не хотел вас оскорбить… я не имел в виду ничего дурного… я не имел в виду… — он запнулся, закрыл ладонями лицо и судорожно выдохнул. — Простите…
— В вас говорят злость и расстройство, я не стану осуждать вас за это, — голос Рёскина немного смягчился. — Пойдёмте, иначе продрогнете, а болеть вам ни в коем случае нельзя — впереди предстоит нелёгкое и не самое близкое путешествие.
Понуро опустив голову, Тимоти позволил взять себя за локоть и зашагал рядом.
— А свои мотивы я высказал ещё в студии и, полагаю, предельно ясно, — после некоторого молчания произнёс критик. — Я не хочу, чтобы вы погибли. Вы умны и талантливы, Тимоти. У вас впереди долгая, интересная жизнь, не рискуйте ею.