Левкон зашептал в ухо, касаясь пересохшими губами мочки и от услышанных новостей, я почти перестаю обращать внимание на щекотку:
— Фароат, Тиргитао снова захватила Синдику. Она казнила Митродора9 и посадила на трон своего сына Октасамада. Гекатей сбежал в Кепы и послал к нам просить о помощи Гилона.
Волнение Левкона передалось и мне. Ведь Митродор — младший сын Сатира! Это не эллин Гекатей к которому по правде царица меотов имела вполне обоснованные претензии. Пролита кровь Спартокидов — владык Боспорских! Вот и сбылись мои опасения о будущем Левкона.
— Будет трудно поймать Тиргитао...
Хоть я произнес свою мысль тихо, бормоча под нос, Левкон живо ответил:
— Ты же скифский вождь? Паралат?
— Это так.
— Приведи мне столько воинов, сколько сможешь собрать, и мы поймаем меотянку!
Бледный, но быстрый и готовый на все, владыка покинув ксист, оставил меня в раздумьях. За ним вышли Андроник и Гилон.
— Скиф, о чем попросил тебя владыка? — услышал за спиной не по возрасту звонкий голос Гиппиаса.
Так я тебе и сказал! Но ссориться со жрецом в мои планы не входит, я улыбаюсь и говорю почти правду:
— У царя нет воинов, чтобы поймать Тиргитао. Об этом он говорил...
Жрец кивает большой головой, трет горбатый нос и, склоняясь ко мне, обдает удушливым смрадом — немыслимой смесью болезненных миазмов и зубной гнили, говорит теперь он тихо:
— Ты любишь золото...
Он не спрашивает, скорее, утверждает, и я не вижу причин возражать ему.
— Да!
— Нашему царю скоро будет не до тебя. Зайди вечером в храм, получишь от казначея серебро. Скачи к своим соплеменникам и приведи их сюда. Служи мне скиф, а не мальчику. Заботься о своих воинах, а я стану заботиться о тебе.
Гиппиас был так уверен в моем согласии, что отечески похлопав меня по плечу, отвернулся и, опираясь на посох, побрел к платановой аллее.
Вот тебе и воробушки! Еще одна уловка, рассчитанная на простаков, как несколько выигрышей в начале игры, поддерживающие иллюзию, что все складывается в твою пользу. И моя мнительность вопит о реальной опасности. Не мне, но Левкону...
Глава 2
На улицах Пантикапея уже было тихо и безлюдно. Прохожих встречалось немного, но они стали попадаться все чаще, по мере приближения к центру города. Женщины несли на плечах высокие амфоры с водой, у некоторых лица были открыты, у других закутаны вуалью, позволявшей видеть только одни глаза. Ремесленники работали в прохладной тени своих открывавшихся на улицу лавок. Чинили сандалии, кроили широкие куски белой ткани или покрывали лаком и красками глиняные сосуды разнообразной формы. Около красивых домов, осененных деревьями, суетились невольники, работавшие в садах, слышался хозяйственный шум, стук ножей, из кухонь вместе с дымом поднимался возбуждающий запах готовящегося ужина.
Каменная белая двускатная крыша храма показалась над густой зарослью темных магнолий, нежных мимоз, высоких кипарисов, раскидистых платанов. В воздухе плыл пряный, немного терпкий запах нагретых солнцем миртовых кустов, целые массы их росли здесь, так же как и розы. Хлопали крыльями белые голуби, всегда гнездящиеся возле храмов. Граждане Пантикапея чтили Зевса, поэтому храм окружали священные рощи, высаженные по предпочтениям не одним поколением жителей полиса10.
Храм Зевса в монументальности, пожалуй, уступал лишь дворцам царей Боспора. Со всех четырех сторон к белоснежным колонам вели известняковые ступени. Этот храм был построен веком раньше дворцового комплекса, но по-прежнему восхищал как жителей полиса так и его гостей. Слышал я и лестное сравнение пантикапейского храма Зевса со святилищем Аполлона в Дельфах, имеющего огромный политический авторитет во всей Элладе. Днем тут всегда было людно и в храме одновременно находились несколько служителей одетых в белые хитоны с миртовыми венками на головах.