— Откуда деньгу люди гребут? Ну, скажем, слюсарь…
— Ты о чём, Опанас?
— Есть тут людына. На «Механлите», в артели. Був у него. Царский паёк на столе. Звидкиля? Га? — Вишнёвые глаза Опанаса с хохлацкой хитринкой посматривали на Фёдорова. — Премию выдали! За дурачка мэнэ считает! Пре-емия!
— Он тебя в гости, а ты — в подозрение. Не по-дружески выходит.
— Двоюродный тын нашему плетню — вся дружба! А водка за какие вареныки?
— Ты меня спрашиваешь? — рассмеялся Фёдоров.
— Какие тут смешки! На толчке пятьсот карбованцев за пляшку. А ця промова: «Живи, пока живётся!», «Про када-сь наслухався!».
— Ну, Опанас, бесшабашный человек попался…
— Пальцы крючком. Глаза кабаньи. Хохоток с душком яким-то…
— Как фамилиё твоего царя?
— Киреем звать. Бодай его лыхо — не спросил фамильё! Кирей да Кирей.
— А ты спроси, товарищ Ступа! И к хохотку прислушивайся почутче. Уловил, товарищ Ступа?
— Думка ваша приёмна, товарищ капитан. А чого вы сумны?
— Не грусть, Опанас, горе душит!
— Жинка? — Шофер сбросил газ, притормаживая в размыве на спуске.
— В Польше…
— Ну, що ты зробышь?! — Опанас с силой нажал педаль — «коломбина» уросливо рванулась. — На каждом шагу — недоля! Ну, гады! Ну, фрицы!
Подъехали к штабу гарнизона в молчании. Фёдоров спрыгнул и поднял руку в знак благодарности.
— Думку вашу понял. До побачення!
У начальника гарнизона — полковника танковых войск — находились командиры и замполиты военных строителей, железнодорожники, офицеры комендатуры отдела передвижения войск, начальник политотдела спецчастей гарнизона. Разговор шёл о начале заполнения новых хранилищ военным снаряжением. Обговаривался график подачи грузов и сроки приёма в эксплуатацию новой ветки на базу.
— Товарищ капитан! — Начальник гарнизона обратился к Фёдорову. — Всякие радиоштучки, о которых наслышан гарнизон, вблизи новых арсеналов, сами понимаете, недопустимы!
Требование уместнее было бы адресовать гарнизонному уполномоченному отдела «Смерш», но Семён Макарович возражать полковнику не стал.
— Мне ясно!
— А мне — не очень! Конкретные действия?
Поднялся Голощёков, найдя необходимым восстановить служебную принадлежность.
— Активности агентуры врага не замечено. Поиск появившейся было в эфире радиостанции в районе Распадковой, вверенной по службе мне, ведётся непрерывно пеленгатором. Контакт держим с территориальными органами НКВД и НКГБ.
После обмена мнениями и докладами, Фёдоров направился к выходу. Его придержал Голощёков.
— Завернём ко мне, Сеня! Ну, не дуйся, как мышь на крупу. Да и буран приутихнет…
— Айда!
Яков Тимофеевич располагался в просторной комнате. Опрятный двухтумбовый стол. Два телефона на подставке с витыми ножками. Портреты Дзержинского и Ленина…
Голощёков помог Фёдорову снять шинель: портупея застряла под погоном. Усадил его в кресло.
— Никакие слова изменить ничего не в силах, Сеня! Одно средство превозмочь боль — побороть свою слабость.
После стычки по поводу Заиграевой Фёдоров чувствовал себя с Голощёковым стеснительно, словно напроказивший школьник перед наставником. И не потому, что был неправ, — в этом Семён Макарович не раскаивался: ему было неуютно сознавать, что старший лейтенант полон рвения, как будто бы ничего предосудительного он не совершал.
Голощёков воспринял молчание Фёдорова за знак примирения.
— Время и мужество — целители и утешители, — продолжил он негромко. — Не посчитай за банальность. Так оно и есть в жизни. Сам пережил. Отец погиб в июле сорок первого, под Смоленском. Не трави, Сеня, себя!
Пили крепкий ароматный чай. Окно секла снежная крупа. Бешеный ветер крушил что-то на железной крыше казённого особняка на пологом холме.
Фёдоров прислушивался к тихому голосу сослуживца, к буйным наружным звукам, посматривал, как обиходил комнату Яков Тимофеевич, и проникался чувством прощения. Ровным голосом спросил хозяина:
— Что даёт наблюдение за поднадзорными?
— Выпивают втихаря. — Голощёков враспояску прошёл к вешалке, достал расчатую пачку «Золотого руна», набил трубку и закурил. — Ничего конкретного пока не установлено.
— Шофёра Ступу перебросили на транспортировку взрывгруза. Теперь бить мне казенные сапоги пехтурой, как ты и предрекал. По-дружески прошу: оставь в покое Заиграеву!
— Каток покатился, Сеня! Теперь всё в руках Чугунова…
— Спасибочко за чай, Яков Тимофеевич! — От последних слов Голощёкова настроение Фёдорова помрачнело.