— Лейтенант Сидорин прибыл для дальнейшего прохождения службы! — Васильковые глаза его сияли. — Выписали, Семён Макарович.
Фёдоров в порыве чувств обнял Григри, усадил на диван.
— Как чувствуешь себя?
— К службе годен! — Лейтенант пошевелил пальцами правой, раненой руки. — Пистолет держит!
— А чего ж нашивку за ранение? — Фёдоров ткнул его в грудь. — Пришейте жёлтую ленточку, тяжёлое ранение!
— Так то, если в действующей армии… Насмотрелся на фронтовиков в госпитале. Такое рассказывают! — Сидорин смущённо признался: — Просил командование госпиталя выписать меня в маршевую роту.
— Не вышло? — посмеивался Фёдоров. — Ишь, стрекануть от нас собрался!
Из-за двери выглянула ушастая голова Гошки Андреева. В комнате он снял шапку. Выцветшие за лето волосы упали на лоб. Широкоскулое лицо — в тревоге.
— Петька ходит будто во сне! Что с ним?
— А мы знаем? — Фёдоров пересел за стол. — У нас не справочное бюро, Андреев.
— Дак он вам доверяет…
— Двоек нахватал — весь сон!
— Опять смеётесь!
— Ну, докладывай!
— После убийства шпиона в тайге он, как помешанный. Что-то скрывает от меня. И дома у них кавардак!
Фёдоров вспомнил разговор хозяйки о варнаках. Странное поведение Петьки.
— Вот тебе, лейтенант, и первое поручение. Ты знаком с Петькой. Разберитесь. Гошка поможет.
Сидорин и Гошка покинули оперпункт. И сразу же звонок Голощёкова:
— Известная вам квартира посещена. Тебе ясно, Сеня? Он мечется! Не зря едим хлеб России! А ты, помнится, ручался? А?..
— Один хлеб едим, Яков Тимофеевич!
Фёдоров, положив трубку, подумал: не потому ли Петька нервничает? И от Ступы что-то нет сигнала: как там его Кирей?
Вечером к Фёдорову домой вновь пришла учительница Ширяева.
— Такое дело… Не знаю, как сказать. — Учительница мяла уголок шали.
— Начните сначала, Галина Степановна.
Агриппина Петровна Заиграева доводится дальней-предальней родственницей Ширяевых. В родне уж забыли про это. И вот вчера, как сказала Груня, объявился в посёлке родственник первого мужа. Он работал на Дальнем Востоке. Предприятие оборонное, вредное производство. Он уехал без разрешения. Тут бы устроиться куда-нибудь, а трудовой книжки нет. Вот и попросила Агриппина Петровна: не выправит ли она документ?
— Моя дочка служит в отделе кадров паровозоремонтного завода. Чует сердце: что-то тут нескладно!
Фёдоров, поразмыслив, подсказал:
— А вы согласитесь, Галина Степановна. Мы, в свою очередь, поинтересуемся родственником. Вы, надеюсь, не отказали?
— Обещала подумать.
— Товарищ Ширяева, конечно, вас не нужно предупреждать, что служба наша особой гласности не терпит.
— Непременно! — Ширяева извинились, поговорила о чём-то с Маргаритой Павловной. Учительница покинула дом, а хозяйка — с вопросом к постояльцу:
— Не тот варнак, что шуровал у Заиграевой в сараюшке? Чему дивитесь, Семён Макарович?.. Говорила Груше: «Сбегай в милицию. Теперь, «здрасте!», родственник нагрянул!
«Ну, остроносенький мой лейтенант, не оплошай!» — думал Фёдоров, шагая на рассвете в свой оперпункт. Снег слепил глаза. Он опустил уши шапки. Позади послышались быстрые шаги: Петька! Приложил пальцы к губам, как заговорщик. Остановились за углом кирпичного дома.
— Шпиона словили? — спросил Петька, пугливо оглядываясь. Он прикрывал лицо воротником овчинного полушубка.
— Работаем, футболист! — Фёдоров загородил собой мальчишку от ветра. — Выкладывай свои секретные планы.
— Ходит к нам чёрный мужик! Кривоногий. Злой! Мамка плачет. Мне ничего не говорит. От каждого стука вздрагивает…
Петька признался: взял у Гошки Андреева одностволку. Патроны с картечью!
— Убью!
Фёдоров прижал к себе парнишку.
— Потерпи маненько, Петьча!
— Так вы знаете его?! — Он по-мальчишески порывисто сжал руку Семёна Макаровича. — Если что, я помогну, дядя Сеня!
— Тс-с-с! — Теперь Фёдоров приложил палец к губам.
Накануне 7 ноября 1944 года установилась морозная ясная погода. Распадковая — в белом убранстве. На зданиях — красные флаги. Праздничные лозунги. Портреты Ленина и Сталина. Жестковатый ветер взвихрял позёмку, переметая дороги.
Шофёр Опанас Ступа загрузился на ветке ящиками со снарядами и повёл «коломбину» на новую базу. Мотор постреливал, как при обеднённой смеси горючего. Опанас с тревогой ожидал подъёма на пологий перевальчик. Двигатель чихал всё чаще. На самом взлобке, среди соснового мелколесья, машина, чихнув чёрным дымом, замерла. В самом неподходящем месте!