В Харбине русских, способных носить оружие, фашисты привлекали к военному обучению. Читались лекции и доклады на тему «Большевики лишили нас Родины. Мы должны вернуть её себе!».
Изучалось советское оружие. Пели советские песни, читали советские газеты. Осваивали «Боевой Устав пехоты РККА», советские наставления по оружию. В школе выдавались особые значки слушателям: для русских — гербовая доска с трёхцветным царским флагом, для поляков — жёлтый значок, для литовцев — розовой знак. За один поток здесь готовили до тысячи человек. Здесь же было отделение «Кокурю-кай» — «Общества чёрного дракона» — шпионско-террористической организации японских спецслужб из Квантунской армии.
В 1933 году в Харбине разразился скандал: у владельца гостиницы «Модерн» Каспе выкрали сына Семёна, способного пианиста. Злоумышленники требовали выкуп в 300000 долларов! Маньчжурская полиция занялась активным поиском и быстро выявила шантажистов. Ими оказались члены «Российского фашистского союза» Мартынов, Кириченко, Шандер, Глушко. Снова тень пала на Родзаевского К. В. Вмешались штабисты атамана Семёнова и негласно — японские офицеры. Дело замяли…»
Примечание, написанное рукой Чугунова: «Нет точности. Запросить фактические данные. Не впадать в сочинительство!».
«В 1937 году «Союз» преобразован в «Русскую фашистскую партию». Официально она учитывалась до 1943 года. Доныне функционирует под руководством пятёрки, в которой главным остаётся Родзаевский К. В.».
В красной папке находилось обвинительное заключение и приговор по уголовному делу барона Романа Унгерна фон Штернберга, осуждённого 15 сентября 1921 года в Ново-Николаевске (ныне Новосибирск) Чрезвычайным Сибирским Революционным трибуналом к расстрелу.
Фёдорова поразило заявление атамана на суде. На вопрос прокурора: «Что заставило вас идти войной против Советской России?» — барон Унгерн ответил: «Кормиться надо. Жидовский скот перерезали, а орда требует «чингисхановский паёк» — три барана в месяц на каждого, кроме того всего остального, а офицеришки требуют золото».
Семён Макарович с брезгливостью захлопнул красную папку с грифом «Совершенно секретно», туго затянул завязку. Сотрудник архива, пожилой лейтенант с будённовскими усами, видя небрежение капитана к секретным документам, счёл полезным сделать замечание:
— Знать необходимо! Семёнов жив и прислуживает японцам — это раз. Второе. С ним генеральская свита. И третье: выкормыши атаманов Анненкова и Унгерна, палачей Каппеля и Пепеляева обретаются в Харбине, Шанхае, Чаньчуни, Мукдене, Дайрене — шесть тысяч отпетых висельников! Ну-к, двинут через границу? А? Есть над чем подумать, товарищ капитан? — Лейтенант взбил свои усищи. — А гляньте на наш розыскной перечень. Ой-ё-ёй, сколько швали!
Лейтенант убрал красную папку в сейф, дал Фёдорову расписаться в ведомости о возвращении закрытых материалов, проводил до обитой железом, с зарешеченным оконцем двери.
В просторном садике, отгораживающем особняк от улицы, Семён Макарович, словно вернувшись из темницы, с восторгом обозревал мир. Солнце над Титовыми сопками. Голубое небо. Летящие голуби. Стучали каблуки чьих-то сапог по деревянному тротуару. Кто-то курил махорку и едкий дым тянулся между деревцами…
Васин, обдумав происшедшую беседу с Фёдоровым и согрев ладонью щёку, попросил генерала принять его. Тот согласился. Сжато рассказав о мерах, направленных на прикрытие от посторонних стройки в Распадковой, сообщил о своём впечатлении от встречи с капитаном.
— Для Фёдорова, как для всякого дилетанта, много знать, много говорить, много видеть — своего рода удовольствие. Пока удовольствие! Он ещё не осознал, что практика нашей службы создаётся из сознательных недомолвок в словах и разумной ясности в действиях для достижения цели…
Чугунов слушал сосредоточенно. Полное лицо его выглядело так, будто бы его опахнуло жёлто-серой пылью.
— Фёдоров мучается, как я полагаю, от непознанного, неизведанного в тонкостях своего дела. Он и мы обречены на страдания, добывая истину из фактов. Каждый день для нас сплошь загадка! Это следует учитывать, Климент Захарович!