Солнце клонилось к полудню и Аркатов начал обход злачных общедоступных мест: харчевни, дешёвые столовые, третьесортные трактиры. Тут обычно ошивались любители пропустить рюмашку ханьшина (русские называли «хана») или выпить кружку пива. Площадная брань вперемешку с матюками и тоскливой песней — отличие российских эмигрантов. Китайцы не имели удачи показываться на миру нетрезвыми. Для них перепой значил «потерю лица» — равносильно осрамиться не только самому, но и всему роду до «надцатого» колена.
Он настиг Платона Артамоновича в харчевне «Таверна». Тот сидел у входа под бледной лампой в кругу грузчиков. В высоких бутылках искрилось янтарное пиво.
— Урядник! — Скопцев вышел навстречу, облапил Аркатова. — Садись в компанию! Откуда выщелкнулся?
— Из того места, что и ты!
Аркатову не нравилась «Таверна». Он поправил картуз с твердым козырьком. Затянул узел галстука, повёл глазами на выход. Скопцев понял его, бросил на стол два гоби.
— За меня, братва! У нас с полчком наметилась свиданка!
Вдвоём покинули харчевню.
— Ты Кузовчикова давно видел? — спросил Аркатов. — Втроём залиться бы, как землякам…
— Как раз сегодня утром сошли с одного трамвая! Ваня — на элеватор, а я — в Ковши… — Скопцеву была приятна встреча с однополчанином. Нечасто случалось побыть вместе казакам. Поговорить по душам.
Налетел с Участковой улицы вихрь и жёлтая пыль закурилась на проспекте Сюя.
— Скольково помню себя за границей, столько жёлтая гнусь сопровождает меня! Ну, наказанье Божье!
— Хорошо б пристегнуть Кузовчикова в компашку!
— Айда! — Скопцев ускорил шаги.
На их удачу Кузовчиков, закончив урок на погрузке соевых бобов в вагон, спешил по Тюремной к трамваю.
— Братки! Изот? Ну и ну! — Иван Спиридонович хлопал себя по бокам. — Какими судьбами?
Обнялись по-братски. Расцеловались троекратно, как водилось на Руси.
— Обмыть! Обмыть свиданку! — Скопцев явно рассчитывал на угощение урядника.
— К Чурину завалиться?.. Кошелёк маловат! — проявлял нерешительность Аркатов.
— На левый берег! — загорелся Кузовчиков. Просторная куртка его голубела на солнце, выделявшем потёртости рукавов. За поясом — брезентовые рукавицы. На ногах плетёнки на китайский манер. Тёмные волосы, словно присеенные пылью хлебных лабазов.
— Прохладно на берегу! — возразил Аркатов.
— Там подешевше! — Кузовчиков прямо-таки сиял в кругу земляков. Тугим комком распирали нашивной карман только что заработанные гоби. — Недавно гужевались с дружками в «Привале трёх бродяг». Шик-блеск: красота!
— Уступим гужееду! — засмеялся Аркатов.
У «Яхт-клуба» на песке лежала плоскодонка. Перевозчик на ломаном русском спросил:
— Понузай, капитана?
— До-шао — чэнь саньпань? — Аркатов потёр палец о палец, указывая на лодку. — Сколько?
— Шибко мало, капитана… Твоя ехать, моя возить. Чэна мало…
— Да пусть везёт, китаёза замурзанная! — Кузовчиков толкал лодку на воду.
Саньпаня отчалила, пластая мутно-рудую Сунгари.
— Бери ложки, бери хлеб — собирайся на обед! — горланил Скопцев, раздувая ноздри в нетерпении.
— Бери ложки, бери бак, если нету — иди так! — подхватил Кузовчиков, опасно раскачивая плоскодонку.
— Ванька, глянь-ка — пупырь летит! — скалил зубы Скопцев.
— Чем занимаешься, Иван Спиридонович? — спросил Аркатов.
— Моя таскала. Его наваливала! — смеялся Кузовчиков. Ему явно улыбалась судьба: вызов к сотнику, встреча однополчан! Свежий ветер лохматил его бороду.
— Зальёмся к «Деду-виноделу»! — покрикивал Скопцев. — Там пельмени знатные. Кочанная квашеная капуста — пальчики оближешь, объедаясь!
— А, может, в трактир «Вася, заходи»? — вспоминал Аркатов названия левобережных питейных заведений.
— Не-е! «Дед-винодел» — аллюр три креста!
Лёгкое строение дачного типа нависало над берегом. Красочная, от угла до угла, вывеска с аршинными буквами: «Дед-винодел». И на манер китайских полотнищ отвесно броский плакат с нарисованной бутылкой вина и словами в стихе:
«Кого-то нет, кого-то жаль, «Империаль» умчит вас вдаль!».
Казаков на пороге встретил китаец глубоким поклоном:
— Добло шанго, нас кушай!
В его сопровождении однополчане проследовали через весь зал и заняли столик под искусственной пальмой.
— Байцзю? Смилнова? — подбежал половой с полотенцем через руку.
— Не-е, хана сегодня не годится! — запротестовал Скопцев.
— Ши, хао! — Половой уставился на него, посчитав Платона Артамоновича заводилой.