— Вы считаете, что Сидорин войдёт в роль без оплошки?
— Без ошибки живут лишь жмурики на погосте, товарищ майор!
— Прошу яснее!
— Виноват! Доля риска имеется, безусловно.
— Допустим, враг узнал подсадку. Спросит себя: зачем на Распадковой сексот?.. Чего морщитесь, капитан? У вас, на гражданке, это ругательно. А у нас «сексот» — секретный сотрудник. Вам ясно?..
— Значит отбой! — досадливо заключил Фёдоров.
— Значит отбой, капитан!
— Ну-у, никак в ударники не просочусь! — Семён Макарович щадил больного майора. — К слову, тогда свиное сало поспособствовало?
— Да ну вас!
В гостинице Фёдоров застал лейтенанта погрустневшим. Писал письмо. Русый чуб спадал на лоб.
— Мыслю нашу с вами, Григорий Григорьевич, срубили под корень! — Семён Макарович сознался Сидорину в своём скоропалительном решении.
Лейтенант, отложив письмо, торопливо изымал из чемодана свою новенькую форму. Говорил обрадованно:
— Вы извините меня, товарищ капитан.
— Понимаете, Григри, сам замысел, в принципе, приемлем. Вероятно, пригодится как-нибудь. Не обижайтесь на «Григри». Замётано?
— Можно, я маме напишу насчёт Григри?..
— Он повёл разрешительно своим маршальским жезлом! — Семён Макарович смеялся по-мальчишески громко и заразительно.
Маргарита Павловна стояла с Фёдоровым у хлевушка. За жердяными воротцами лежала чёрная коза с маленькими рожками. Косые лучи солнца освещали ползагонки.
— Чё, лежебока, сенца ждёшь? — Хозяйка раскрыла воротца.
Ямануха скосила голову и мекнула. Щенок тыкался мордой в перекладину, пытаясь пролезть внутрь клети.
— На осерёдыше твой корм, Майка. Боюсь, непогодой прохватит копну насквозь…
Фёдорова одолевали служебные хлопоты и ему хотелось отвлечься от них хоть на время.
— Переправим копёшку! Дважды два — восемь! Лодку найти б…
— Разе Заиграеву спросить? Не откажет, думаю.
— Петькину маму?
— Но-о!
— Что нам, казакам — день в работе, два гулям! — Фёдоров направился к соседке. Щенок увязался за ним. Он взял его на руки, Найда сердито скалила зубы.
Вскоре лодка отвалила от берега. На корме оголённый до пояса Петька. В белой исподней рубахе с засученными рукава Фёдоров взялся за вёсла.
— Греби ровнее! Не заглубляй вёсла! Ну, недотёпа! — покрикивал Петька, циркая слюной сквозь зубы. — Иди сюда, командир!
Парнишка присел у борта, пропуская мимо себя Фёдорова — лодку повернуло поперёк течения, грозя опрокинуть. Петька успел выправить посудину. Семён Макарович держал курс на остров. Заиграев сноровисто выгребал, пересиливая стремнину. Причалили к песчаной косе. Выпрыгивая на берег и подтягивая лодку. Петька до колен замочил штаны.
— Ну, ругатель, приступим? — Фёдоров достал из лодки, грабли и верёвку.
— Не люблю тюх-матюх!
Солнце жарило, будто бы в середине лета. Небо — бездонное, голубое. Привявшая трава источала прелые запахи. В глубине острова стрекотали сороки, недовольные вторжением людей. Петька вывел Фёдорова к поляне, окружённой черемуховыми деревьями. Семён Макарович дотянулся до ветки и сорвал тёмные ягоды. Пожевал и выплюнул — вязало во рту.
— От живота — первое средство! — тоном знатока пояснял Петька. Нос его шелушился на солнце, задорной пуговкой украшал загорелое до черноты лицо.
Копна сена в неделю ненастья изрядно осела. Потемнела сверху, приплюснутая дождём. Растянув верёвку двойной петлёй, Фёдоров укладывал на неё пласты сена. Пыль щекотала в носу, сухая трава колола оголённые до локтя руки. Петька подгребал клочки остожья.
— Объедение яманухе! — Семён Макарович различал сухой типчак, костёр, пырей, стебли хвоща. Растёр метёлку мятлика, понюхал и чихнул громко. И вновь застрекотали сороки. На тропе из-за кустов показался мужчина в фуражке речника. Узнав Петьку, поздоровался.
— Слышу, кто-то хозяйничает. — Из-под чёрных клочковатых бровей пытливо смотрели тёмные глаза здешнего бакенщика. — Увезут в два счёта — ищи да свищи, паря!
— Омуль ещё не пошёл, дядя Филипп? — Петька щурил на солнце озорные глаза. Отмахивался от слепней, жуя серу.
— Спасовские косяки скатились. Ноне не очень плотно идёт…
— Браконьеров прихватили?
— Попались двое. Ну, покедова! Поклон мамке передавай. Как она?
— Ничё. Всё в прачечной. Взялась полы мыть на вокзале…
— Ну, бувайте! — Бакенщик, косолапо шагая, скрылся в береговых зарослях.
Вязанку едва поднял на плечи Фёдоров — гнулся под тяжестью коромыслом. Ступал аккуратно, чтобы не раструсить ношу.