— Вполне.
Васин сел на диване, потёр ладонью левую сторону груди.
— На всякий случай, товарищ капитан, переснимите карточку, отдельно лицо казака Скопцева.
Сидорин и краснел, и бледнел в ожидании конца разговора старших по званию. Васин словно услышал его тайную маяту.
— Как бы вы, лейтенант, поступили в данной обстановке?
— Оцепил бы лесной квартал, где замечен мнимый ягодник, и прочесать. Поднял бы гарнизон. Засаду по Сотниково. Проверки на железной дороге. В тайгу послать охотников…
— Тайга и есть тайга, лейтенант, — вмешался Фёдоров. — Она на стороне неизвестного. И время, как мне представляется, уже упущено изрядно…
Васин, покряхтывая и ворча под нос, умащивался на диване.
— Путного ничего не придумаем. По домам, братцы!
— Собираться на губу? — Фёдоров поправил пальто на спине лежавшего майора. — Не помогла банька?
— Ну-у, язви вас! — Васин погрозил пальцем. — Не вздумайте тревожить медсанчасть!
Фёдоров, идя домой, не мог избавиться от дневных забот. Веди он расследование самолично, наверное, поступил бы, как и Васин. Наблюдение, проверки, патрули, сведения по архиву. Но самостоятельно! Без оглядки дышится легче. А теперь привычное, по подчиненности: подать-принести, пойти-послать, написать-запросить. «Хватило ли б тебе уменья, сообразительности, напора?» — спросил себя Семён Макарович и ответил, мысленно ухмыльнувшись: «Упустить шпиона — вполне!».
Не одобрял Фёдоров и самоистязание Васина. Заболел — в постель и исполняй предписания лекаря! Отлежись — скорее и с большей пользой вернёшься на службу. Майор же после парной, после чая с малиной — бегом к телефону! Приказ? Вызов генерала? А если схватит крупозное воспаление лёгких?.. А что ты, Фёдоров, знаешь о майоре? А, может, в этом самоотречении майор топит своё горе? Может, ты, Фёдоров, мелко пашешь? Долг, обязанность перед Родиной… Да ведь и Родине важно, чтобы мы были здоровы…
«Слушай, капитан, а что с запиской? Был ли агент возле сопки? Сидорин не докладывал. А ты, что ж, капитан?» В рассуждениях Семён Макарович не заметил, как вошёл в дом и снял шинель. Поправил газету над электрической лампочкой — вместо абажура затеняла комнату.
— Не помешаю? — Маргарита Павловна с порога насупилась: — Куда подевались, варнаки? Спустилась в погреб за барсучьим жиром — хвать, а вас и след простыл.
— Служба, Маргарита Павловна. Товарищ передавал большое спасибо за хлеб-соль, за лёгкий пар…
— Явится, так отхожу мешалкой, век будет помнить, товарищ-то!
— Извините, ради Бога, хозяюшка!
— Не затемняйся Богом! — Она подала Фёдорову бумажку.
«Товарищ капитан, не забудьте про лодки у разъезда Мостового. Он, гад, и туда может сигануть! П. З.»
— Ай да защитник Красной Руси! — восхитился Фёдоров. — Спокойной ночи, Маргарита Павловна!
— Ну, балмошные люди! — Хозяйка осторожно прикрыла за собой двери.
Оставшись в исподнем, Семён Макарович склонился над столом с карандашом в руке.
«Дорогая Людмила! Родная Людка-верблюдка!
Так закрутился, что написать путное письмо нет минуты. Часы отстукали двенадцать. У вас там ещё солнце закатывается, а у нас — глухая ночь. И мысли мои расхристанные. Прости меня, неумеху и растеряху!
Писал тебе, что с начальством отношения натянутые. Сгоряча, пожалуй. Помаленьку меняю, вроде, своё понимание характера командира. Предан он службе до кончиков пальцев, как фанатик. Он весь в службе: мысли, поступки, мечты, досуг, отдых — всё делу! Если спросить его насчёт книг, театра, кино, курорта, домашней вечеринки, по-моему, он удивится: есть такое на свете?! Конечно, утрирую, но процентов на 80 соответствует. Однолюб он, можно сказать. И, знаешь, затягивает меня новая служба. Заражает она, чё ль? Видала, словцо-то? Извини, Людка, болтаю чего попадя. Тебе, наверное, некогда? А мне — как разговор с глазу на глаз. Смутно на душе. Захлёстывает «текучее» дело, как говорит хозяйка Маргарита Павловна.
У нас снежок уже показывал нос и утрами бывает прибелено повсюду: травка, крыши, камни…
Игорёк вырастает без нас, пока мы воюем. Громко сказано: ты воюешь, а мы так — при сём. Ты не очень-то геройствуй, а то груди не хватит для наград, и про нас помни. Ладно? Мы хоть и не воюем, а хорошие.
Целует тебя «Дядя, достань воробушку!».
И приписал пониже:
«Люда, я люблю тебя! Сенька-землемер».
Прокукарекал горластый петух в соседском дворе и Фёдоров улёгся на койку в углу…
Он не слышал, как Маргарита Павловна отвернула занавеску и утреннее солнце полоснуло его по глазам.