Но дул ветер, и Нестор начинал сомневаться в том, что думал.
Если педофилов считать вместе с маньяками, то маньяков было больше, чем милиционеров. А старух в черном было больше, чем тех и других вместе взятых. Хотя Нестор не считал ни других, ни третьих – потому что зачем их было считать. Они были в ярких цветастых платках и таких же платьях. Клюковатые и согбенные, в чем бы они ни были.
Вблизи старух топорик Родион начинал шевелиться в своей петельке, но не мог выйти наружу – потому что сам стоял тут же в своем длинном черном пальто, а в другой раз бывало – голым по пояс, с пером в волосах и в боевой раскраске, каким красовался до того, как получил имя. Наверное, его тоже следовало причислить к маньякам (не к воинам же), и тогда маньяков стало бы значительно больше.
Иногда у Нестора болела нога, он даже прихрамывал в шаге, когда ее ставил. Он думал, когда болело: «Я еще жив». И ждал стеклянного звона.
Иногда среди неподвижных фигур Нестор видел белого кролика – единственное что-то, что могло двигаться в этом странном месте.
53
«Есть женщины в русских селеньях», – думал Нестор заемными, как всегда, словами. Женщин было две (остальные – Лариса, Роза, Рая и разные другие, не все знакомые, но почему-то все с именами, были не в счет – Нестор смотрел на них вскользь и проходил мимо).
А из двух одна скрывалась от взгляда – Нестор искал и не находил в толпе – а другая, Настя, оказывалась время от времени рядом – со слезой на щеке, и на руках ребенок. А в другой раз – с улыбкой на том же лице, значит, предполагались варианты. Мальчика держала за руку. Он был старше, чем до того. Рос не по дням, а время от времени.
«Может, это судьба», – начинал думать Нестор. Теперь он знал, чьи пальцы касались его лба там, на далеких ступеньках. И голос узнал бы, если б услышал.
Но ничего больше не помнил, хотя чувствовал, там еще оставалось что вспомнить.
Останавливался в задумчивости и стоял какое-то время.
Но каждый раз возвращался кругами.
54
Ходя кругами, Нестор каждый раз возвращался к человеку в шляпе, а однажды пошел за белым кроликом.
Но еще до того, как пошел за кроликом, случилось так, что он отломил от восковой фигуры человека кусочек уха.
Нестор так часто называл человека сладкими именами, что ему начало казаться, что тот действительно сделан из марципана, а то – из белого шоколада. Потому и захотелось, наконец, отломить и попробовать. Вместо «отломить» можно сказать «откусить» – не целый кусочек, а только часть – от мизинца или от левого уха.
У Нестора была тайная мысль, что от этого человек оживет, вроде проснется, как та принцесса, которая спала в стеклянном гробу, проснулась от поцелуя, и все вокруг тоже пришло в движение.
Но ничего не произошло. А ухо на вкус оказалось не восковым, не ватным, а просто никаким. Его даже не надо было выплевывать.
И Нестор побежал вслед за белым кроликом.
55
Нестор побежал вслед за белым кроликом.
Не вдоль эскалаторного туннеля, а поперек.
Он, конечно, и раньше мог, и ведь было, что шел, но сейчас только вспомнил, что – может.
Добежав до стены, ударил кулаком, рука прошла сквозь. Следом за рукой просунул и голову.
Осторожно открыл глаза и уши.
И тут же оглох и зажмурился.
Что-то вспыхивало вокруг, мелькало, кружилось, гремело.
Клубилось средь вспышек – это были облака?
Грохотал среди молний – это был гром?
Вращались со свистом – это были колеса?
Гром был похож на смех, который гремел над тучами.
Летели и сыпались – это были искры?
Опускался и поднимался, тяжелый и громкий – это был молот?
Скрещивались, как ятаганы, хвосты комет.
Толкались друг с другом поршни.
И в небе, обильном звездами, мерцало созвездие Кролика.
Нестор втянул голову обратно, как черепаха в панцирь.
В ушах у него еще звучал смех, как эхо далекого грома, и наполнял голову – смех над жалкими попытками свести увиденное-услышанное в одну картину, где было бы может небо, может воздух, или, может быть, кубической формы зал, уставленный странными механизмами.
Кажется, в последний момент Нестор успел обратиться к тому, кто смеялся, с просьбой – самой короткой, которая могла уложиться в одно или два слова: то ли «Господи, пронеси», то ли «Господи, отпусти».
С закрытыми глазами он почувствовал, что-то изменилось вокруг.