И как только это сделалось ясным для Сергея, в его душе заговорил тот внутренний голос, который, как думал Сергей, помогал ему сохранить чистоту и благородство при всех обстоятельствах.
«Ты, Сергей, Сережа Ильицкий, со своей доброй, деликатной натурой, со своим стремлением к добру, правде, со своими гуманными и широкими взглядами на жизнь, ты не способен, нет, просто ты не можешь идти в одной шеренге с палачами».
Может быть, слово «палачи» и не было произнесено этим осторожным голосом. Важно одно: Сергей Ильицкий в душе своей воздвигал непроходимую, как ему казалось, стену между собой и теми, с кем связала его судьба, водворившая их всех в благоустроенные вагоны поезда особого назначения, отправлявшегося в новогоднюю полночь в глубь Сибири.
И когда уже не оставалось ни тени спасительных сомнений в назначении этого поезда, тот же голос подсказал Сергею его новую роль: «Ты не можешь быть в лагере барона и его приспешников. Ты не такой, как они. Ты лучше, чище, возвышеннее. Здесь ты только наблюдатель. Ты уйдешь от них, когда захочешь, а сейчас ты смотришь на все критическим взглядом объективного зрителя, беспристрастного, как сама история».
Каким образом и куда уйдет Сергей, об этом голос умалчивал. Но и этого было достаточно Сергею.
Теперь специфические приготовления отряда не пугали и не отталкивали Сергея. И то, что он раньше считал нездоровым любопытством, теперь было уже спокойным наблюдением человека, непричастного ко всем этим мерзостям, — сейчас Сергей не боялся и таких слов!
Итак, он «наблюдал»…
При общем взгляде на состав и снаряжение экспедиции, или, как она называлась в официальных документах, отряда, бросалась в глаза значительность вооруженной людской силы по количеству и тщательному отбору даже рядового состава.
В отряд вошли две сводные роты из нижних чинов от третьей гвардейской пехотной дивизии. Солдаты были взяты из всех четырех полков дивизии и так же, как их ротные командиры, отобраны специально для данного дела.
От резервного Четвертого железнодорожного батальона прибыли двенадцать нижних чинов и два телеграфиста под командой подпоручика. Шесть унтер-офицеров гвардейской полевой жандармерии подкрепляли «специальную» часть отряда.
Лейб-гвардии Кексгольмского полка поручик князь Гагарин и лейб-гвардии Санкт-Петербургского полка поручик Писаренко пришли в отряд со своими подразделениями. Не случайно была прикомандирована к нему группа солдат и офицеров Пятьдесят пятого драгунского финляндского полка, отличавшегося своей вымуштрованностью и надежностью.
Штаб комплектовали с еще большей тщательностью. Меллер-Закомельский лично подбирал весь его состав вплоть до телеграфистов-шифровальщиков. Так, он вызвал флигель-адъютанта капитана Скалона и полковника Энгельке от военно-судебного ведомства, который должен был оформлять юридическими актами действия генерала.
Имелся врач со всеми необходимыми предметами для оказания помощи участникам экспедиции в случае эксцессов при водворении порядка, а о том, что пострадавшие обязательно будут, об этом охотно упоминали в разговорах, что придавало экспедиции характер предприятия опасного, требующего особой храбрости и даже самопожертвования.
После окончательного сформирования штаба испрашивалось согласие царя.
Ильицкого все более удивляла четкая организация отряда, оперативность и быстрота, с которой выполнялись все распоряжения начальника, — все это так редко встречалось на войне.
Еще более поражало богатство материальной части экспедиции: в состав артиллерии вошли совершенно новые пушки, которые предназначались для войны с японцами, но так и не были пущены в ход.
Но наибольший интерес Ильицкого вызывала фигура самого генерала. Еще не зная его, он столько слышал о нем, его воображение создало образ престарелого красавца с надменным лицом и аристократическими манерами. На приеме во дворце Ильицкий из-за волнения и страха сделать что-нибудь против этикета не рассмотрел толком своего начальника. Зато теперь он мог это сделать беспрепятственно, так как барон проводил с офицерами много часов.
Меллер-Закомельскому было в то время шестьдесят два года. Лишенный обычных примет старости — ежик подстриженных волос скрывал седину, череп только начал обнажаться в благопристойной лысине, стан сохранил стройность, — барон, однако, выглядел стариком. Трудно было сказать, что создавало это впечатление. Морщины, чересчур резкие и обильные у глаз и у рта с брезгливо выпяченной нижней губой, едва заметное дребезжание голоса, а скорее всего руки — вот что выдавало возраст барона. Руки небольшие, пергаментной желтизны. Несколько глубоких морщин опоясывали кисть, как браслет, веер тонких синеватых жилок разбегался до пальцев, толстых и неподвижных, с широкими серыми ногтями. Движения рук были замедленны, вялы, и это входило в странное противоречие с решительной манерой, разговора и энергичным выражением лица генерала.