Он смотрел на Богатыренко пристально, словно запоминая, словно раздумывая, придется ли еще встретиться с таким человеком, придется ли обратиться со словом «товарищ».
Почти не хоронясь, Андрей Харитонович стал пробираться в Иркутск. Странное безразличие овладело им. Он двигался механически, иногда мысль о своем долге: рассказать товарищам о гибели Бабушкина — прорывалась через тяжелую, мучительную слабость.
И только раз глубокое его горе вырвалось скупыми, без слез, рыданиями. Он шел по песчаной кромке у самого Байкала. Покрытое ледяной рябью море лежало у его ног, сохранив и в неподвижности своей очертания бегущих волн. Солнце только что село, охватив огнем плавучий архипелаг облаков. В молчании, этого самого тихого на море часа явственно слышалась ни с чем не сравнимая могучая музыка зимнего ледяного Байкала. В ней гремели раскаты грома и залпы орудий, слышались стоны и крики о помощи и нарастающий грозный гул девятого вала. Казалось, было слышно, как могучие воды глубоко подо льдом бушуют, ища выхода в горе и ярости.
Крупной дрожью отзывались на эти звуки мощные лиственницы, но их взволнованный шелест тонул в диком шуме моря.
Человек упал на песок лицом вниз и лежал так, потрясенный, сбитый с ног неизбывной бедою.
В Иркутске привычная осторожность вернулась к Богатыренко. Он не решился идти на известную ему конспиративную квартиру Иркутского комитета, опасаясь провала, и надумал сначала наведаться к адвокату Каневскому, оказывавшему услугу большевикам и предоставлявшему свою квартиру для собраний.
Но Богатыренко пошел не на квартиру Каневского, а в его канцелярию, рассудив, что туда ходит разный народ, а на Андрее Харитоновиче все еще был рваный полушубок и заячий треух.
Письмоводителю Богатыренко назвал фамилию, под которой жил, когда встречался с адвокатом. Его тотчас пригласили к Каневскому. Адвокат, едва поздоровавшись, попенял Андрея Харитоновича на неконспиративный его вид:
— Можно ли в этакой одежде? Ведь сейчас такое время…
Адвокат долго рассказывал об арестах и обысках. Торопливо прибавил:
— Хорошо, что вы не явились ко мне на квартиру. Это просто отлично. Я на подозрении… — Он пожал плечами, как бы говоря: «Что поделаешь, мы все рискуем».
Выговорившись, он наконец спросил, чем может быть полезен.
Богатыренко хотел попросить устроить ему временное укрытие, но раздумал это делать. Он только спросил, не знает ли Каневский судьбы Надежды Семеновны Кочкиной.
Адвокат расцвел:
— Благоденствует! Видел ее на днях на спектакле приезжего театра. Вполне, вполне… Где живет?
Вот этого Каневский не знал. Но уверен, что ее можно найти через известного в Иркутске доктора Березовского, с женой которого Надежда Семеновна почти неразлучна.
Трескотня Каневского, весь его вид, с аккуратно расчесанной рыжеватой бородой, на европейский манер обрамляющей длинное безусое лицо, — все раздражало Богатыренко. Все было в таком вопиющем противоречии с тем, что он только что пережил и чему был свидетелем.
Он вышел, напряженно раздумывая, как связаться с Надеждой Семеновной, видно закрепившейся в Иркутске. Богатыренко решил переночевать на постоялом дворе и завтра начать поиски.
Через полчаса на улице его арестовали.
Прошло много времени, пока он, уже осужденный, на вечную каторгу, смог передать на волю о том, как кончилась жизнь Ивана Васильевича Бабушкина. И еще много времени утекло, пока по нелегальным каналам дошла за границу к Ленину горестная весть о гибели любимого его ученика.
Потрясенный до глубины души арестом товарищей, Цырен Намсараев шел в родной улус. Он не думал о том, что его ищут, и не прятаться шел к себе домой. Его гнал инстинкт, который заставляет перелетных птиц возвращаться на старые места. Он стремился в родные края: ему казалось, что там он скорее придет в себя, наберется сил. Ему нужно было много сил для борьбы. Для мести.
С того самого момента, когда ему удалось бежать с паровоза, он не переставал думать о своих товарищах. Он видел, как увели Бабушкина и других. Он понимал, в какой страшной опасности их жизнь, и горевал о них. Он полагал, что Богатыренко тоже арестован. И только одно Цырен Намсараев теперь знал точно: предал всех Блинчик, шустрый, вертлявый, ничтожный Блинчик. Ненависть и презрение переполняли душу Цырена, когда он вспоминал о нем.
А вспоминал Цырен Намсараев беспрестанно. В бессильной ярости кусал губы, и рука его невольно опускалась в карман полушубка, где лежал полученный от командира дружины «смит-вессон».