Свидание не было разрешено, но ей предложили написать мужу письмо. Она набросала несколько отчаянных, умоляющих строк. Ответа от мужа не было.
Адвокат сказал ей, что доктор Френкель отказался просить Ренненкампфа о милости.
Гонцов то и дело выходил на крыльцо поглядеть, не идут ли товарищи. Но кривая окраинная улица была пустынна. Все казалось мирным вокруг. Во дворе Альтшулера стояли наготове розвальни, обе лошади — не из альтшулеровских тяжелых ломовых, а сильные, быстрые кони, приведенные товарищем Альтшулера по извозу, угрюмым цыгановатым Сидором.
Когда Альтшулер сказал, что надо отвезти в Куэнгу «своих людей», Сидор хорошо понял, о ком идет речь, и ответил: «Подумаю».
Он действительно подумал: отдать лошадей — это поминай как звали, обратно не получишь! И решил свезти людей сам.
Опасность этого предприятия не остановила, а, скорее, подхлестнула Сидора: в молодости он был парень ушлый и не в ладах с полицией по части конокрадства. Потом Сидор остепенился, завел свой извозный двор, женился на дочке церковного старосты. Но временами тоска одолевала его. Он уезжал из Читы, пропадал месяц и два, возвращался оборванный, веселый, рассказывал небылицы.
Сидор и не помыслил отказать Альтшулеру. Ему было лестно услужить таким людям. Кроме того, извозчики отвернулись бы от него. Первый — Альтшулер, которого Сидор уважал. Он также не подумал поручить отвезти людей одному из своих артельщиков, рассудив, что у них «кишка тонка для этих дел».
И сейчас он сидел со стариком за столом, уставленным для прощания всякой всячиной, и пил «казенку», запивая домашней наливкой. Старик не отставал.
Стакан Гонцова стоял нетронутый, и хозяин не выдержал.
— Послушайте, Алексей Иванович, — рассудительно начал он, — или они уже в пути сюда, так чего вам беспокоиться, чего? Или что-нибудь случилось — так вы все равно не поможете. Выпейте же стопку. Кроме того, я послал племянника Яшу посмотреть, что делается в городе, что.
Гонцов сел за стол. Ему сразу вспомнилось, как они сидели за этим же столом неделю назад, как плакала Фаня, уезжая. И как ее отец, сердито поглядывая на Гонцова из-под нависших бровей, говорил ей: «Ты же едешь до тети в Иркутск, а не в Америку. Чего ты плачешь, чего?»
— За хороший конец — всему делу венец! — подумав, провозгласил Сидор и чокнулся со стариком и с Гонцовым.
— Чтобы все были живы-здоровы! — пояснил Альтшулер. Они выпили.
На крыльце быстро, дробно прозвучали шаги.
— Яша, — успокоительно сказал старик.
— Уезжайте! — закричал Яша с порога. — Григоровича забрали. И Кривоносенко тоже! Всех забирают. В слободке сплошь обыск идет! Уезжайте скорее!
— Что ты кричишь, Яша? Видишь, люди уже едут, — одернул его старик.
Сидор погладил черную бороду, поблагодарил за хлеб-соль и вышел во двор к лошадям.
Старик обнял Алексея, слезинка в его глазу уколола Гонцова. Уезжать одному, без Костюшко, без товарищей?
Старик подтолкнул его к двери:
— Раз уж так получилось, спасайте свою голову, Алексей Иванович! Она еще пригодится.
Гонцов уселся в сани.
— До свиданьица! — по-сибирски крикнул он стоявшим во дворе старику и подростку.
Кони живо взяли пригорок. Дорога бараньим рогом загнулась, огибая сопку. Снег, смешанный с песком, полетел из-под копыт. Ночь была на исходе. Месяц утлой лодчонкой нырял в седых бурунах облаков.
Проскочили пустынную окраину. Одинокая свеча мерцала в чердачном окне, как чей-то настороженный глаз. «Я вернусь!» — сказал ей Гонцов. Он забыл завязать башлык, ветер свистел у него в ушах, вышибая из глаз слезу. «Я вернусь!» — кричал он ветру.
Милый, ставший родным город уходил, таял в предрассветном мраке, свистом ветра, скрипом снега под полозьями прощался по-сибирски: «До свиданьица!»
Слезы текли по щекам Гонцова то ли от ветра, то ли от душевной муки.
Конный патруль показался впереди.
«Проскочим?» — глазами спросил Сидор.
Гонцов кивнул головой.
— Стой! Стрелять буду! — раскатилось вслед.
«У-у», — подхватил ветер.
Долго ничего не было видно, кроме пологой сопки со светлеющей вершинкой, похожей на сияние у святых на иконах. Потом темная, смутная, без огней, деревня выросла впереди.
Издали казавшаяся сонной, она жила непривычной, тревожной жизнью: оседланные кони у заплотов, огни в окнах, солдаты в косматых папахах повсюду.
— Казаки! — Сидор протянул вожжой лошадей. Они вынесли сани за околицу.
Спустя немного Гонцов обернулся. Еще далеко позади, но быстро приближались, наметом летели казаки.