Анна Матвеевна всегда носила черные закрытые платья и седые с желтизной волосы зачесывала гладко, по-монашески. У нее было бескровное лицо с сероватой сухой кожей и глубоко запавшими, болезненно яркими глазами, какие часто бывают у чахоточных.
Епископ говорил не раз с врачом Дедюлиной. Ночные бдения и посты подтачивали ее здоровье.
Сейчас, увидев Анну Матвеевну, Мефодий удивился тому, что она изменилась к лучшему: какое-то оживление светилось в ее ярких глазах. И почему-то епископ вспомнил, что когда-то, в молодости, Анна Матвеевна работала стряпухой в артели старателей. Потом приглянулась богатому купцу Дедюлину. Верно, она была хороша собой тогда…
Вдова подошла под благословение, и, едва рука епископа опустилась, она заговорила полным слез голосом:
— Опять я к вам, святой отец, со своими болями…
— Как Марфа, печетесь о страждущих, — мягко перебил епископ, устраиваясь в кресле и размещая складки рясы.
Дедюлина удивленно подняла на него глаза:
— В моих мыслях читаете, владыка!
— В вашем добром сердце.
— Вы знаете, зачем я приехала? — всплеснула руками Дедюлина.
— Знает лишь господь бог на небесах. Человек же предполагает. Полагаю я так, что пожаловали вы ко мне, ведомые скорбью о заблудших овцах…
Но у Анны Матвеевны не было терпения дослушать до конца витиеватую фразу.
— Святой отец! — вскричала она, по-молодому вскакивая с кресла. — У одного из арестованных сын-младенец. Это Григорович. Пусть он — великий грешник, Христос велел прощать.
— Аминь, — тихо произнес Мефодий, жестом предлагая вдове замолчать.
Он неторопливо вынул из кармана рясы письмо:
— Прочтите, не знаю, будет ли так хорошо.
Дедюлина торопливо поклевала свою впалую грудь утиной головой сложенных перстов и с благоговением взяла бумагу.
Она прочла прерывающимся от слез голосом:
«Его высокопреосвященству митрополиту Антонию…»
Это было послание с просьбой ходатайствовать перед царем о замене смертной казни приговоренным другим наказанием.
Дедюлина приникла губами к руке епископа:
— Святой человек…
После вдовы епископ принял двоих: священник Воздвиженский просил за сына, арестованного Ренненкампфом. Мефодий обещал походатайствовать.
Другое дело было сложное: в декабре прошлого года крестьяне Троицкой волости Селенгинского уезда вынесли приговор: «Отобрать земли у местных церковных причтов и монастырей».
Приехавший с места настоятель мужского монастыря сумрачный, мужиковатый отец Аполлинарий доложил, что крестьяне не слушают властей и от своего приговора не отступают.
Епископ спросил с огорчением:
— Говорили ли с этими людьми? Не ведают бо, что творят.
— Ведают. И не слушают никого. Рубят монастырский лес, — ответил настоятель.
Он развязал кипу бумаг, принесенных с собой. Здесь были акты о потравах монастырских лугов, о порче садов, порубках леса. Все было учтено, подсчитано и подытожено в денежном выражении. Убытки занесены в документы с бухгалтерской точностью.
Епископ просмотрел бумаги.
— Это очень важно, — кивнул он, — потому что возмездие близко, — пообещал поговорить с губернатором.
Он вспомнил о приговоренных к смерти: ему еще надо было подумать об этом деле.
Епископ отпустил настоятеля и прошел в келью. Федосья принесла молоко и моченые яблоки, которые любил Мефодий.
Утренний свет пробил полотняную занавеску. Огонек лампады стал из синего желтым.
Епископ раздумывал у стола. Потом подошел к железному шкафу, где держал документы. Он сразу же достал то, что искал. Это был приговор крестьян Троицкой волости Селенгинского уезда.
«Мы, нижеподписавшиеся, доверенные от крестьян, бывши сего числа на волостном сходе в присутствии волостного старшины, в числе 58 человек, имеем суждение в числе общих нужд о том, что мы вообще имеем слишком мало земли и пропитывать семейства свои даже при условии лучшего урожая без посторонней поддержки буквально невозможно…»
«Мы, нижеподписавшиеся Забайкальской области, Читинского уезда, Урульгинской волости, инородцы Урульгинского, Романовского и Князе-Береговского сельских обществ, быв сего числа в полном общественном собрании, где имели суждение о нижеследующем:
С 10-го мая по 6 ноября с. г. у нас производились поземельно-устроительные работы и таковые остались еще не оконченными. По разъяснению же чинов Читинской поземельно-устроительной партии, работы по землеустройству вряд ли кончаются и в будущем 1906 году; по всей вероятности, и смотря по ходу работ межевание захватит и 1906-й г.».