С этой думкой и пошел обратно солдат Глеб Сорокин.
Необычно тихо для Забайкалья, словно крадучись, подходила в тот год зима. Не разгулялись еще на просторах даурских степей колючие вьюги, не расшумелись ветры на таежных склонах вокруг Читы. Снегу не было. Сухой мороз сковал обнаженную землю. В неподвижном воздухе повисал вдруг резкий короткий звук: трещало дерево, трещали бревенчатые стены срубов. Мертво звенела под копытами лошадей мерзлая дорога.
Поезда катятся на запад, все на запад. Пассажирские, сверкающие медными ручками, товарные с черной надписью: «Восемь лошадей, сорок человек».
Пассажирские поезда проносятся птицей, товарные ползут как сонные мухи.
В пассажирских слышится: «Бубны… Пара червей… Банк… Чела-эк! Две бутылки Шустова три звездочки!»
Хрипят вошедшие в моду граммофоны — лакированный ящик с ручкой, как у шарманки, а над ним большая никелированная труба. Из раструба рокочет низкий голос Вяльцевой: «Гайда тройка! Снег пушистый…» В товарных лежат или согнувшись сидят на нарах в три яруса, дымят махоркой, чинят обмундирование. Ведут нескончаемые солдатские разговоры: о доме, о семье в деревне, о прошлой, до солдатчины, жизни. Длинные заунывные песни заводят про березку, про молодушку, про Расею…
Кони за дощатой переборкой неспокойны. Перебирают ногами, тихонько отфыркиваются.
Колеса выстукивают разное — то удалую плясовую, то тревожную барабанную дробь. Фонарь над дверью качается, мигает, освещает угол с солдатскими сундучками, ружья, стоящие в гнездах у стены.
— Слушайте, братцы! Это нам пишут, — Глеб достает бумагу, тихо читает: — «Русское правительство, проиграв войну, с еще большей силой накинется на «внутреннего врага» и будет посылать вас убивать ваших братьев рабочих! Товарищи солдаты! Слушайтесь голоса братьев рабочих! Товарищи солдаты! Слушайтесь голоса совести! Долой двуглавого орла! Да здравствует демократическая республика — правление народа!»
— Кто это пишет солдатам, Глеб?
— Читинский комитет РСДРП.
Вот как далеко размахнулись, значит, читинцы! До самой Маньчжурии доходит их слово!
Чем дальше от границы, тем больше листков. Их забрасывают в вагоны рабочие, приносят со станции солдаты.
Шепот ползет по нарам, тонет в стуке колес:
— Почему задерживают войска?
— Почему тормозят отправку в Россию?
— Почему месяцами маринуют эшелоны на запасных путях? Слыхали? Говорят, нас в особые колонии завезут, за колючую проволоку посадят!
А листовки разъясняли:
«Вы многое повидали на фронте, насмотрелись на все безобразия своих начальников. И теперь не захотите жить по-старому, в кабале у царя и помещиков! Солдаты! С оружием в руках помогайте рабочим и крестьянам в борьбе против самодержавия!»
Вагоны катятся на запад, а навстречу им летят вести: вся Россия поднялась, по всей России идут стачки. И на Забайкалке бастуют!
На глухом разъезде молодой рабочий с масленкой в руках, проверявший буксы, рассказывал:
— В Чите большую силу взял стачечный комитет. В том комитете — рабочие мастерских и еще бежавший из тюрьмы политик.
— Товарищи! Скоро нас поведут против забастовщиков. Мы должны решить сейчас, что будем делать: слушать начальство или присоединяться к нашим братьям. А только я так думаю: не годимся мы в палачи! Не тех кровей мы, братцы! Сами из трудового народу, неужто мы против своих братьев штыки повернем?
— Вот как ты говоришь, Глеб Сорокин? Значит, ты сам решил, что тебе делать? А мы как же? Да у нас тоже не подымется рука на рабочего человека! — Пожилой солдат Чуваев высказывается степенно, без крика, как человек, давно обдумавший свой путь.
— Братцы! Хуже смерти наша жизнь! Уж лучше в землю лечь, как товарищи наши полегли, чем терпеть эти муки! — Кулебакин произносит эти слова с неожиданной силой.
После Карымской прекратились разговоры и песни в вагонах. Солдаты, отодвинув дверь теплушки, молча смотрели вперед, туда, где в морозном мареве, туманные, переливчатые, вытянувшиеся в одну линию, мерцали огни — Чита.
Заведующий движением войск приказал: пройти Читу — Дальний Вокзал полным ходом, состав загнать в тупик вдалеке от станции и там разгрузить. Полк расквартировать на территории кирпичного завода в полосе отчуждения.
На станции Чита на линию вышла толпа с красным флагом. Машинист затормозил.
Едва затих грохот колес, по вагонам дали команду: «В ружье!» Но команда не выполнялась.
На платформе летели в воздух шапки, люди кричали: «Братцы, солдаты! Мы ждали вас!», «Идите к нам!» Солдат оттеснили от вагонов и увлекли в помещение сборного цеха мастерских. Тут же начался митинг.