— Зачем сгорел? — Мартын Иванович приосанился и подсел к женщине, деликатно держась на краешке скамьи. — Купцы-то богатеют, денег у них прибавилось, значит, обратно и товару накупили. Подводы, видишь, с товаром прибывают да становятся в ряд, а на мост не въехать, места нету. Купчина волосы на себе рвет: ему каждую минуту, может, на целковый убытку накипат. «Погоняй, кричит, сукины дети, а то разорюсь сей же миг на энтом месте! У меня деньги в товар вложены. Мне оборот подавай!» А погонялы коням хвосты крутят — куда ж попрешь? По воде, видишь, яко посуху, один Христос только смог.
— Да и то налегке, без ноши-то, — вставил старшой без улыбки.
— Ну вот, по причине такой коммерции и требуется наш брат. Новый мост поставим, денежки, видишь, опять потекут в купцовы карманы. Вот так.
— Людям счастье, — шепчет молодайка, мечтательно глядя мимо Мартына Ивановича в окошко, за которым сиротской сумой повисла в пустынном небе половинка месяца, — у нас вон тоже соседкин муж в городе, в трактире служил, по гривеннику, говорят, чаевые давали.
— По гривеннику, эва! — презрительно воскликнул Мартын Иванович; он хочет что-то добавить, но, заглянув в лицо женщины, только машет рукой. — Перемелется — мука будет, — бормочет он. Это его любимая присказка.
И опять течет беседа. Плотники ведут ее ладно, будто играют, один другому перебрасывает круглые, гладкие словца, обрастающие зыбкой паутиной раздумья. Когда они смолкают, в вагоне сразу становится скучно, серо, клонит ко сну.
Антон, привалившись к стенке, закрыл глаза, утомленный впечатлениями, разговорами, мыслями. Перед ним встал песчаный берег Волги, мелкая увертливая волна ударит по коленям, поиграет вокруг босых ног и убежит на простор, который кажется широким, необъятным, как небо. Это Казань, город его детства. Он почти забыл его и вдруг так ясно увидел крутую излучину Волги, деревянную лестницу с высокими ступенями, ведущую вверх на высокий берег, услышал шум воды, мелко вспаханной колесами парохода…
В конце вагона над дверью тускло горел в фонаре крошечный огарок — вот-вот оплывет и угаснет слабый голубоватый огонек.
— На свечах экономят, сквалыги, — послышался голос Мартына Ивановича, ворочающегося на багажной полке. — Я, видишь, проводника знакомого имел, так он на одних огарках дом построил. Пятистенный, с мызанином. Во как!
В Москве разгулялась веселая февральская метель. Снежинки роились вокруг уличных фонарей, и от этого казалось, что фонари подмигивают кому-то в ночь желтым кошачьим глазом. Деревянные будки в Охотном ряду стояли сказочными избушками под пухлыми пуховиками снега. Прохожие, запорошенные вьюгой, торопились, скользили по присыпанному снежком булыжнику мостовой. На площади стояли извозчики в синих поддевках и в черных шляпах с загнутыми по бокам полями. Они кричали ярмарочными голосами: «Пажа, пажа, я вас катаю!» — и зазывно откидывали отороченную мехом полость узких, словно качели, санок. Рысаки, покрытые синими и красными сетками с помпонами и кистями, словно слепней, отгоняли ушами назойливые снежинки.
Антон решил заехать к знакомому технологу, Григорию Карману. Костюшко встречал его у Глаголевой. Одно время Антон переписывался с ним. Читая между строчками, написанными эзоповским языком и густо поперченными восклицательными знаками, можно было понять, что Гриша в курсе студенческих волнений.
Гриша Карман жил у Мясницких ворот, в самом центре кипения торговой Москвы, но на заставленном сугробами дворе было безлюдно и тихо. Во флигеле светились все окна, тени то и дело плавно скользили по занавескам.
«Танцуют, что ли?» — с недоумением подумал Антон.
Почему бы, собственно, и не танцевать? Антон вспомнил, что Карман снимал комнату у вдовы чиновника. Дочки ее участвовали в кружках, и квартира считалась надежной. Антон посетовал на то, что позабыл фамилию их. Он сильно постучал в обитую клеенкой дверь. Теперь уже ясно слышалось множество голосов и звон посуды. На стук дверь тотчас открылась настежь, как будто в доме кого-то ждали. В передней стояла молоденькая девушка в гимназической форме с круглым детским лицом. Она посмотрела на Антона без удивления, но выжидательно. Он поспешил спросить Григория Кармана.
— Он здесь не живет. Он уехал, — быстро и без всякого выражения ответила девица, во все глаза разглядывая Антона.
— Как уехал, куда?
— К себе на родину, в Поневеж, — сообщила девица тем же тоном.
Да, действительно, Карман был из Поневежа, там его отец имел какое-то маленькое дело. Но уехать в такое время? Конечно, сейчас спокойнее жить под папиным крылышком в Поневеже! Антон почему-то перенес свое негодование и на девицу.