Антона радовало одиночество, весенний, ноздреватый, с желтизной снег на полях, сладковатый спиртной запах жома, отходов сахарной свеклы, доносившийся с той стороны, куда Антон направлялся.
Он остановился, чтобы пропустить настигавшую его телегу. Это была глубокая, плотно сбитая из досок, наподобие люльки, повозка, в которой возят на заводской приемный пункт свеклу.
Лошадью правил стоя высокий мужчина. Он нахлестывал коня с мрачным видом человека, потерпевшего неудачу. Повозка пролетела мимо Антона… Еще несколько минут, и она скрылась бы из виду.
— Дымковский! — что было сил крикнул Костюшко.
Мужчина резко натянул вожжи, лошадь остановилась, и возница, не рассчитав, повалился на дно телеги. Ругаясь, он поднялся и обратил к путнику гневное лицо. Мгновенно оно преобразилось:
— Матка боска! Костюшко! Проше сядать!
Антон прыгнул в телегу.
— Скеда ты идешь?
— Долго рассказывать. Да на таком скаку и дух не переведешь!
Телега мчалась по накатанной еще с осени колее.
— Погоди, зараз приедем до экономии. Эконом свой человек, — пообещал Дымковский.
«Экономиями» назывались принадлежащие сахарному заводу угодья, засевавшиеся свеклой.
Вскоре среди полей, на пригорке, показались строения. Дымковский придержал лошадь у небольшого глинобитного дома. Хозяина не оказалось. «Поехал на завод, — объяснил мальчишка, принявший от Иосифа Адамовича лошадь, — заходите в дом, грейтесь, только что вьюшки закрыл».
В квартире царил беспорядок, безошибочно говоривший о том, что хозяин одинок. Однако под ловкими руками Дымковского, чувствовавшего себя здесь как дома, обстановка изменилась. На столе появилась лампа, зажженная ввиду сгустившихся сумерек, на окнах задернуты занавески. Иосиф Адамович внес в комнату пышущий жаром самовар.
«Экий он ладный, — с легкой завистью подумал Антон. — На фабрике работал наладчиком станков. Выгнали — стал к аппарату на сахарном заводе, хотя отродясь его не видел. Такой человек везде найдет себе место. И прикрытие. А я? Что знаю? Что могу?»
Наконец Дымковский уселся на стол против Антона и подвинул ему хлеб и масло.
— Ты знаешь, скеда я ехал? — спросил Дымковский.
— Со станции, надо полагать, — с набитым ртом ответил Антон.
— То верно. А на станцию ездил встречать Богатыренко.
— Он должен приехать? — живо спросил искренне обрадованный Антон.
— Должен был. Обязательно должен был приехать. А теперь уже неведомо. Последнее время стали к нему придираться, пристав днем и ночью забегал с проверками. Потому и беспокоюсь.
У Антона кусок стал в горле:
— Надо мне скорее в город.
— Почекай. Для тебя тоже есть новинка. Студенческая забастовка кончилась.
— Как?!
— Плохо кончилась. Начальство объявило, что, если студенты не прекратят страйковать, — закроют институт.
— Да ведь это же пустая угроза, — вскричал Костюшко, — в Москве на нее плюнули и растерли!
— Соболев капитулировал. И как погано! Условий своих не поставили, единого мнения не выработали. Вышли на лекции. Агабеков и еще двое с последнего курса протестовали. Полиция явилась к ним с обыском. И у тебя тоже были. Ну, Сурен почистил там, в общем, ничего не нашли. А из института исключили… тебя, Агабекова и еще одного, запамятовал фамилию.
— Да как же так Соболев? — и возмущенно и недоумевающе спрашивал Антон. У него перед глазами стоял Пустовойт, и тот горячий оратор — томич, и Маша… Выходило, что он их всех обманул.
Дымковскому стало жаль Антона. С необычной для него лаской он коснулся плеча Костюшко:
— В нашем лагере, Антоша, не все ведь люди одинаковы. Есть такие, что на крутом подъеме пардону запросят.
Он закашлялся.
— Как же бороться, когда можешь получить удар в спину? — гневно вскричал Антон.
Дымковский усмехнулся:
— Что ж ты думал, это наподобие войны с турками? Вот наши, вот турки. Пали знай, и все. Не, тут по-другому. Вокруг себя тоже посматривай.
Антон был удручен и обеспокоен отсутствием Богатыренко.
На рассвете, оставив у Дымковского литературу, он уехал.
В комнате Антона, накрывшись шинелью, спал Агабеков. Вокруг царил полный хаос: книги, тетради — все было скинуто с полок, выброшено из ящиков, видно было, что полиция потрудилась тут, а у Сурена не хватило энергии привести все в порядок. И это произвело на Антона тягостное впечатление. Даже в позе спящего товарища почудилось Антону что-то жалкое, беспомощное.