— Поживем — увидим.
Он сразу почувствовал, что торчать здесь на виду совсем некстати.
А вот Дымковский, тот уже собрал группу рабочих и литературу, привезенную Антоном из Москвы, пустил в оборот.
Несомненно, и за ним был глаз, но Иосиф Адамович сумел понравиться мастеру, а тот каждую субботу выпивал с местным приставом и дал Дымковскому лучшую аттестацию.
Завязались полезные связи и у Надежды Семеновны. Неожиданно для Антона городские модницы стали часто подъезжать на извозчичьих пролетках к вымытому дождями забору.
Через жену прокурора Надежда Семеновна узнала, что муж будет выслан в Вятскую губернию. Начались сборы.
Кочкина была проста, немногословна, доброжелательна. История ее отношений с Богатыренко представила Андрея Харитоновича в новом для Антона свете: оказывается, Богатыренко мог быть робким, до смешного неуверенным в себе, мог потерять голову, совершать необдуманные поступки…
Надежда Семеновна познакомилась с Богатыренко в Киеве. У нее была маленькая белошвейная мастерская, в которой собирались марксисты. Богатыренко среди них не было, но однажды ей поручили добиться свидания с Андреем Харитоновичем в Лукьяновской тюрьме.
Надежда Семеновна выдала себя за невесту Богатыренко. Одна из ее клиенток помогла ей устроить свидание. Так они познакомились.
Через год его освободили. Это произошло весной. Были встречи в Николаевском парке, катанья в лодке по Днепру.
Богатыренко должен был уехать. И тут началось…
«Так вот, значит, как это бывает, — думал Антон, слушая Надежду Семеновну. — Такой умный, такой уравновешенный человек может бежать от женщины, любящей его, не поверив в ее чувство, может говорить глупости, уверять ее, что она не любит его. Почему? Потому что она моложе его на десять лет? Потому что она красива и независима? И наконец, просто бежать от своей судьбы! Да, вот это любовь! Она поворачивает судьбу человека, как крутая волна легкий челн!»
— Он уехал, не простившись. Мне стоило большого труда разыскать его, — говорила Надежда Семеновна, улыбаясь своей беглой и озаряющей улыбкой. — Я приехала бы к нему много раньше, если бы не провалилась и не просидела в этой же самой Лукьяновской тюрьме полтора года. Меня выслали, я «перепросилась» сюда, заявив, что здесь у меня жених.
— Значит, ваша семейная жизнь началась только здесь? — удивился Антон.
— Да она и не начиналась: на второй день после моего приезда Андрея арестовали.
Антон перечитал недавно полученное письмо от Маши. С девической неловкостью она невольно выдавала свое чувство. Письмо было деловое, но нежность просачивалась сквозь каждую строчку. Потом вскрыл свое собственное, еще не отправленное письмо: оно было сдержанно, и все же восторженная душа уловила бы в нем надежду. Антон сложил оба письма и разорвал их.
А Надежда Семеновна не зря обивала пороги влиятельных лиц: до отправки в ссылку Богатыренко освободили на поруки. Никогда еще Антон не видел Андрея Харитоновича таким оживленным и счастливым. В Вятку уезжал вместе с Надеждой Семеновной.
«Куда теперь?» — спросил себя Антон, проводив их. «Исключен без права поступления вновь в какое-либо высшее учебное заведение в течение года», — гласило постановление.
Сейчас Антону казалось, что это даже к лучшему. Он так мало видел, так плохо знал людей. Ему хотелось пожить среди народа. Случайные попутчики неожиданно встали перед ним. Сохранились в его памяти и веселый старичок, и голубоглазый мужик с его житейскими недоумениями.
Антон поехал в Самару на постройку моста.
Стояло начало лета 1899 года.
Костюшко жил в Покровской слободе, как и все рабочие с постройки, кроме тех, кто, пропившись до рубахи, ночевал на берегу под лодкой. Снимал комнатушку у бездетной солдатской вдовы Феклы Курагиной. Вдова была женщиной рассеянной жизни, хозяйством не занималась. И в доме, и в огороде царило запустение. Фекла ходила по знакомым, попрошайничала, гадала на картах.
Поначалу она повадилась сиживать у жильца: авось угостит чаем с сахаром, но жилец был неразговорчив и выпроваживал хозяйку. Фекла потеряла к нему интерес и раз, вернувшись домой под хмельком, раскинула карты и сказала авторитетно:
— Для сердца выпадает тебе бубновая дама-шантретка, для дома — нечаянная радость. Что будет? Казенный дом и трефовые хлопоты. А помрешь ты от угару — бани опасайся.
Но жилец и этим не заинтересовался, а сказал только, что другого конца для себя и не ждал.