В людной, наполненной мастеровщиной чайной, с висячими керосиновыми лампами под балками низкого потолка, она, несмотря на простую одежду и серый платок на черных кудрях, выглядела так же картинно, как в доме Богатыренко.
Что-то новое, сделавшее более одухотворенной ее красоту, появилось в Надежде Семеновне. Антон догадывался, что это любовь, разделенное большое чувство. Радовался за Богатыренко и немножко завидовал.
Через Надежду Семеновну Антон получал указания комитета по работе и литературу, которую носил на завод.
Наступила мягкая южная зима, полная влажных туманов, голубоватых пушистых сугробов, сырых ветров с днепровских круч.
Этой зимой Антона Антоновича Костюшко приняли в члены Российской социал-демократической рабочей партии.
Старый рабочий-брянец Илья Федорович Абрамов встретился с Антоном в обеденный перерыв в заводской курилке и тихо сказал, впервые назвав его по имени-отчеству:
— Я за вас, Антон Антонович, высказался без сомнения. Со всей душой.
Абрамов работал в организации давно. От него Антон услышал впервые об Иване Васильевиче Бабушкине. Суровая нежность, с которой Абрамов вспоминал его, помогла Антону создать в своем воображении портрет сильного и обаятельного человека.
Бабушкин после высылки из столицы поселился в Екатеринославе, поступил на завод и положил здесь начало большой агитационной работе. В Петербурге учителем Бабушкина был Ульянов, от него перенял Иван Васильевич особую, новую еще для многих смелость в работе, сочетание занятий в кружках с практикой рабочей жизни.
— А уж жизнь рабочего человека Иван Васильевич знал досконально! — говорил Абрамов. — Не со стороны знал, а на своем собственном горбу изведал. С чего мы начали? Ведь смешно и вспомнить. Иван Васильевич сам сделал множительный аппарат, наподобие мимеографа. В две смены печатали. Днем и ночью. Листовка хорошо разошлась по заводам. А под Первое мая 1899 года выпускали прокламации уже типографским способом: раздобыли шрифт.
И, несмотря на то что Бабушкин состоял под надзором полиции, он умело избегал провала, хитро конспирировался. Да и жандармы маху дали: искали, по шаблону, интеллигента в широкополой шляпе и в пенсне, конспиративную квартиру где-нибудь в Заречье. А руководил марксистскими кружками невзрачный худощавый человек в рабочей одежде, с тяжелыми мозолистыми руками. Неторопливо и как будто даже не таясь, носил листовки на завод в платке, завязанном четырьмя кончиками вверху, как рабочие носят судок с завтраком, приготовленным заботливой женой.
И Екатеринославский комитет собирался не на квартире сочувствующего интеллигента, а чаще всего — на островке, в камышах или даже посреди реки на лодках, под видом прогулки или рыбной ловли.
Выдал Бабушкина провокатор, пробравшийся в комитет. Ивану Васильевичу пришлось скрыться. Абрамов не знал его дальнейшей судьбы, но Антону почему-то казалось, что Бабушкин где-то поблизости, окруженный тайной, продолжает свою работу.
Вечером Антон отправился в чайную. Шел мелкий мягкий снежок. Фонарь у входа в «Гранаду» светил желтым теплым огоньком среди мглистой, занесенной снегом улицы.
Луковец сидел за столиком. «Пару чая» ставила перед ним девушка, которую Антон приметил уже давно. Только не знал, кто она. Почему-то подавала посетителям редко и как бы по выбору, держалась смело, и что-то в ней было особенное, выделявшее среди других. Сейчас Антон пригляделся и понял: просто она была еще девчонка, а рядилась под взрослую девицу — светлые волосы закладывала на затылке «шишом» и носила длинную юбку. Юбка внизу не была обшита тесьмой-щеточкой, это он сразу заметил, его сестры тоже не носили этой щеточки. Это означало: барышня свободомыслящая, пренебрегающая модой.
Она поставила посуду на столик и вынула из кармана тоненькую брошюрку. Максим Луковец взял книжечку и небрежно бросил на стол.
Антон поздоровался с девушкой. Так близко он видел ее впервые. Конечно, это ряженая девчонка. Правда, очень рослая. Выше среднего роста. Плечи широкие, как у мальчишки, а талия — осиная. Руки и ноги крупные, нескладные — ну, подросток, чего с нее возьмешь! — ни женственности, ни грации. Впрочем, когда-нибудь — не скоро еще! — она, вероятно, будет хороша: длинные ресницы, темные, темнее волос, от них серые с дерзинкой глаза кажутся совсем светлыми. Глаза освещают лицо сильным и неровным светом, от этого оно то тускнеет и тогда кажется старше, и даже какие-то морщинки выступают у переносицы, то проясняется, и тут видно: притворяется взрослой!
Девушка не смутилась оттого, что ее так разглядывали, а рассердилась. Она даже, кажется, фыркнула и, схватив пустой поднос, исчезла. На столе осталась тоненькая брошюра. Антон прочел заглавие: «Борьба с пьянством».