Таня поспешно заявила, что заводские придут.
Совещание началось глубокой ночью здесь же, на квартире Антона.
Костюшко считал, что демонстрацию шестнадцатого декабря надо провести во что бы то ни стало.
— Яковлевский сквер кишмя кишит городовыми. Не дадут собраться, — возражали ему.
— Соберемся в другом месте, где нас не ждут, — настаивал Антон, — на рабочей окраине, там нас поддержат.
Абрамов предложил собраться на Первой Чечелевке.
Решили сейчас же рассыпаться по городу и предупредить товарищей о том, что переменили место сбора.
Губернатор граф Келлер был человек с живым воображением: он ясно представил себе, как будут восприняты екатеринославские события в столице и какие выводы там будут сделаны. Поэтому ночь прошла для графа беспокойно, а утром допущенные накануне ошибки были со свойственной губернатору скрупулезностью проанализированы и изложены в соответствующем документе на имя полицмейстера:
«Полицейская команда, увлекшись физическим воздействием на толпу с целью рассеяния последней, совсем не обратила внимания на ее руководителей…»
Трудно было себе представить наложение глупее того, в котором оказались вчера власти. Сотни людей вышли на улицу с призывами к ниспровержению существующего государственного порядка, с антиправительственными речами, с крамольными песнями, красными флагами. Сотни людей. Мастеровые и студенты. Мужчины и женщины. Старые и молодые. А виновных — извольте видеть! — не оказалось. Нет зачинщиков, нет подстрекателей, нет организаторов. Ни один человек не задержан. Некого привлечь к следствию, некого судить!
Губернатор рассчитывал взять реванш 16 декабря. Несомненно, полная безнаказанность побудит революционные элементы повторить демонстрацию. На этот раз Келлер полагал захватить вожаков.
Но у Яковлевского бульвара все было спокойно. Несмотря на воскресный день, народу на улице мало. Несколько обывателей, провожаемых подозрительными взглядами сыщиков, пересекли проспект.
Демонстрация, тщательнее организованная, чем вчерашняя, возникла неожиданно для властей в рабочем предместье Чечелевке. И демонстранты были иные: явились почти только одни рабочие. Собирались дружно, группами, строились четко, как солдаты, шли тесным строем, плечо к плечу, и что-то новое и грозное чудилось в размеренном шаге, в нестройном, но сильном хоре мужских голосов, в хмурых взглядах, дерзко поднятых головах.
Из казарм выступили резервные части. Казаки получили двойную порцию водки. Был дан приказ пустить в ход плети, приклады, не поворачивать коней перед толпой, а «врезаться». Но и рабочие подготовились. Заработали дубинки, град камней осыпал солдат.
«Демонстранты были рассеяны после упорного, почти двухчасового сопротивления. Чины полиции проявили храбрость и упорство в преследовании противоправительственных элементов», — гласила реляция начальника полиции.
«Зачинщиков» арестовали. Той же ночью на их квартирах произвели обыски. У Костюшко нашли несколько листовок; в то время как жандармы рылись у него на квартире, Костюшко везли в черной карете в тюрьму. Там его сразу же водворили в одиночку.
Как ни пытался Антон связаться с волей, как ни старался «перестукаться» с соседями, ему не удалось узнать о судьбе товарищей.
Только спустя много дней Антон, по халатности конвоира задержавшись во время прогулки на тюремном дворе, мельком увидел Абрамова. Женщина из уголовных, мывшая в камере пол, сказала Костюшко, что схватили и Таню Жмуркину. О Тане удалось узнать и больше: она при аресте «оказала сопротивление», надавала пощечин приставу и угодила в карцер.
Позднее Антон узнал, что адвокат опротестовал «содержание Тани в тюрьме на общих основаниях, как несовершеннолетней». Прокурор на прошении адвоката написал:
«Захвачена как злостная нарушительница порядка. Мерой пресечения способов укрыться от суда и следствия избрать: содержание под стражей».
Костюшко предъявили обвинение в участии в демонстрации «в качестве ее организатора, призывавшего к ниспровержению государственного порядка».
От следствия укрылось то обстоятельство, что Костюшко был членом Екатеринославского комитета РСДРП.
«…Тишина невозмутимая. Впечатлений почти никаких. Все это содействует самоуглублению и толкает к занятиям философией. Товарищи как раз прислали Маха «Очерки по истории познания». Я еще не кончил, не все как следует понял, но крайне заинтересовался. Особенно ценно для меня и делает его более понятным то, что это не просто философ, а философ-естественник и стремится установить общую высшую точку зрения на физический и на психический мир… Все время, когда у меня свежа голова, посвящаю математике. Эта наука вносит в мысли о мире ясность, организованность. Вот как у Лейбница сказано: «Число освещает глубину мироздания».