Как же так случилось? Невозможно ответить на этот вопрос. Разве известно, откуда плывет флотилия медленных облаков. Куда летит легкий ветер, шевелящий Танины волосы? У Тани темные круги под глазами, лицо не бледное, а особой тюремной желтизны. От худобы кажется, что она даже стала меньше ростом.
— Смотрите, Таня, — говорит Антон и ведет ее к щели, — вот весна… Сегодня день весеннего равноденствия. День равен ночи.
Таня прижимается лицом к ограде и долго молчит. Вдруг она вскрикивает:
— Аист!
Да, там, внизу, в пади, медленно и важно, вытягивая то одну, то другую ногу, шагает аист. Они удивляются этому, как необыкновенному и радостному событию.
Антон говорит какие-то необходимые будничные слова. Женщина, имеющая право выхода за ворота, будет приносить Тане молоко. Ей обязательно надо пить молоко. Слышите, Таня?
— Хорошо. А вы?
— Я — мужчина. И потом, я взрослый человек. А вы еще растете.
Это он сказал, конечно, напрасно: Таню оскорбляет всякое упоминание о ее возрасте.
«Не сердитесь на меня, Танюша. Это я от любви», — хочет сказать Антон, по не может.
— Антон Антонович! А у нас в камере сидит цыганка, — вдруг оживленно говорит Таня, — она нам всем гадала, ну, от скуки, конечно. А как танцует! Вот так…
Таня весело, озорно крутится, раздувая юбку.
Кажется, она совсем забыла, где они находятся. Что будет с ней дальше?
— Танюша, — тихо говорит Антон, — уже скоро… Скоро мы двинемся. Длинный, тяжелый путь. Нам еще долго добираться до места. А там — ледяная тюрьма, так зовут Якутию. Тюрьма без замков и решеток, но все равно тюрьма, потому что убежать некуда. Как вы будете там, Таня?
— А вы? — снова спрашивает Таня.
— У меня нет другого выхода!
Таня опускает голову и тихо говорит:
— Для меня тоже. Для меня тоже нет другого выхода.
Будь благословенна за эти слова, Таня!
…Сегодня день длинный-длинный. И такой же длинной будет ночь. Всю ночь будут звучать за окном неслышные днем шорохи, стук капели, шум воды, пробивающей себе дорогу под ледяной коркой, нежные стоны первых гостей сибирской весны — турпанов и сварливые галочьи голоса. Потому что весна в заключении — тоже весна.
— Между тюрьмой и вольным поселением такая же пропасть, как между ссылкой и свободой.
— Ну, это вы, батенька, хватили! — возражает Антону доктор Френкель. — Свобода — естественное состояние человека. В чистом виде оно, к сожалению, существует пока лишь в теории. Но если под свободой подразумевать всего-навсего существование без решеток и мерзкой физиономии в «глазке», то и такая «свобода» несравнима с этим нашим вынужденным путешествием.
— И все-таки здесь небо, вода…
Доктор прерывает Антона:
— Небо — грязная мешковина. Вода? Вы обратите внимание, она здесь лишена основных своих привлекательных качеств: в ней нет игривости, свежести. «Вода примером служит нам, примером. На месте вовсе не стоит и дальше все она бежит. Все дальше, все дальше…» — пропел доктор, немилосердно фальшивя. — А эта никуда не зовет и ничего не обещает. Кроме лихорадки и бронхита.
Антон засмеялся: это так похоже на доктора Якова Борисовича Френкеля. У него некрасивое лицо с длинным, угрюмо свисающим над редкими светлыми усами носом; глаза за дымчатыми очками недоверчиво щурятся, губы сложены в кислую гримасу.
Года два назад Антон подумал бы: «Ну что это за революционер? Это либерал в лучшем случае!» Слишком уж обыденная у доктора внешность.
Но сейчас Антон не спешит с выводами.
Доктора Френкеля с женой посадили на паузок в Качуге. Они отстали от арестантской партии: доктор заболел в дороге, лежал в деревенской больнице. Он еще и сейчас был нездоров.
С Антоном он сошелся за шахматами, самодельными. Играя, Антон с интересом разглядывал своего собеседника. Кто же он такой? Антон сперва решил, что Френкель — адвокат, выступал в политических процессах. Не утерпев, спросил об этом партнера.
— Нет, я врач, — ответил тот, — по детским болезням. Ну, разумеется, это вас удивляет. Ход ваших мыслей таков: как эта столь прозаическая деятельность увязывается с революционной? И конечно, как и многие, вы представляете себе социализм исключительно в общих чертах: нечто вроде рая, но на земле. И люди ходят этакими херувимами. А чтобы у них насморк или там ангина — это нет, упаси бог, как можно!
Но еще раньше, чем Антон и Френкель, познакомились жена доктора и Таня: на второй день после появления супругов на «фрегате», как называл доктор тяжелую арестантскую баржу, неуклюже ползущую за юрким буксирным пароходиком.