— Почему именно тогда?
— Не знаю. Может быть, потому, что ребенок — это жизнь, это — бессмертие.
Антон Антонович переживал теперь такой подъем духа, что, казалось, мог своротить горы. Вернувшись в свою камеру, он закончил начатую еще в Александровской тюрьме книгу «Тактика уличного боя». Вот когда пригодилось ему военное образование. Время, бесцельно, казалось ему, растраченное в кадетском корпусе и в Павловском военном училище, годы, которые он считал вычеркнутыми из жизни, — все, все сейчас обернулось на пользу дела.
Планы и способы построения баррикад, их оборона, методы действия восставших в условиях городских улиц… Да, именно он, Костюшко, военный человек, много учившийся, много знавший, должен был проделать такую работу. И вот рукопись готова. Антон Антонович нашел возможность передать ее в Иркутский комитет партии.
Его беспокоило то, что товарищи до сих пор не связались с ним, но сейчас и это беспокойство уступало место уверенности в том, что все будет хорошо.
«Да, да, после Девятого января рабочее движение двинулось семимильными шагами к решительным боям, к революции, — думал Костюшко. — Не может быть, чтобы я оказался забытым… Товарищи дадут мне возможность бежать… Ох, только бы вырваться!
Никогда еще он так не рвался на волю, никогда еще не испытывал такой потребности снова сжать в руках оружие.
Однажды утром его вызвали в канцелярию тюрьмы. Чиновник объявил Костюшко, что ему разрешено свидание с адвокатом, приехавшим по вопросу о пересмотре его дела.
Костюшко окинул испытующим взглядом человека, в свободной позе сидящего у стола. Человек был немолод, золотое пенсне, холеная борода, безукоризненная белизна манишки и манжет, темный, солидного покроя костюм делали его похожим на обычного преуспевающего адвоката. И вместе с тем было что-то в лице незнакомца, привлекшее острый взгляд Антона Антоновича: при всей свободе движений и спокойствии какая-то тень напряжения скользила по нему, словно пришелец сдерживал волнение или выжидал чего-то.
После того как адвокат представился, назвав незнакомую Костюшко фамилию — Поливанов, и они обменялись рукопожатиями, наступила неловкая пауза. Поливанов выжидающе смотрел на чиновника, копавшегося в бумагах на столе. Взгляд адвоката стал жестким, он грубо произнес:
— Ну!
Чиновник изумленно поднял голову.
— Я не могу вести переговоры с подзащитным в присутствии посторонних лиц. Если мне не будет дана возможность свидания с господином Костюшко без свидетелей, я уеду и доложу его превосходительству о том, что мне чинятся помехи.
Чиновник ответил, что не имеет таких указаний.
Адвокат, поднявшись, поклонился:
— Тогда я вынужден ретироваться.
Костюшко не спал всю ночь. То думалось — неспроста это посещение, эта настойчивость адвоката, то грызло сомнение, удастся ли свидание.
Оно состоялось через два дня. Поливанов добился своего: они были одни.
Адвокат разложил на столе бумаги: копию приговора, прошение о пересмотре дела, и сказал:
— Товарищ Костюшко! Иркутский комитет принял решение организовать ваш побег. Времени у нас мало. Вот наш план действий. Инструменты для перепиливания решеток передадут с воли вместе с продуктами. Среди тюремщиков есть свой человек. Побег должен совершиться в ночь его дежурства. За стеной тюрьмы будет ждать извозчик — один из иркутских товарищей. Он доставит вас на конспиративную квартиру.
Поливанов сделал паузу, заглянул в глаза Костюшко:
— Вы получите паспорт на имя техника Григоровича. Антон Костюшко исчезнет. Словом, вы можете начать новую жизнь. И если вас к этому потянет — даже без особых забот, со своей женой, сыном…
Он проговорил это с чуть заметной иронией, видимо привычной для него, но обидевшей Антона.
Ему захотелось ответить резкостью, но Поливанов дружески протянул ему обе руки:
— До свидания среди друзей!..
И Костюшко так захватило сложное чувство надежды, радости, нетерпения, что в нем потонуло минутное раздражение против этого человека.
Августовским вечером Антон Антонович пришел к Тане в одиночку, куда ее поместили после родов. На решетке окна сушились пеленки. В узкой камере стояли корыто, ведро и другие вещи, купленные в складчину Таниными товарками.
Таня сидела с ребенком на руках, укачивала его.
Поглядев на Антона, она положила мальчика на подушку и спросила одними губами?