Он сказал тихо:
— Здравствуй, гражданин свободной России, маленький Костюшко!
Таня не могла оставаться на месте: то искала в ящике стола папиросы, то бросалась раздувать самовар, то, присев на край стула, начинала рассказывать, перебивая сама себя:
— Помните, Виктор Константинович, когда вас уводили на этап из Александровской пересылки, вы кричали нам: «До свидания на баррикадах!»?
— Ну как же не помнить? Вы хотите сказать: похоже, что наше время пришло?
— Похоже, очень похоже! Ох, кто мог подумать!
— Так мы же всегда и думали, Таня, об этом только и думали.
Пока подоспел самовар, пришел Гонцов, голодный, усталый, с синевой под глазами от бессонных ночей, и счастливый.
— Стефания Федоровна, где Григорович? Получено сообщение, что правительство объявило Всероссийский почтово-телеграфный союз незаконным. Дескать, манифест не распространяется на государственных служащих. Сейчас собрание было. Постановили: объявить забастовку протеста. — Он окинул взглядом незнакомого человека в черной косоворотке, пиджаке из простого сукна и старых валенках.
— Это Виктор Константинович Курнатовский. Знакомьтесь, Алексей Иванович. — Таня посмотрела на Гонцова, насмешливо подняла бровь, угадав его смущение, и ушла на кухню.
Алексей в первую минуту и не нашел, что сказать: Курнатовский. Образованный марксист. Теоретик. Друг Ленина.
«Что-то мы, наверное, делаем не так», — опасливо подумал он, страстно желая, чтобы все было именно «так», чтобы они, читинские руководители, оказались на верном пути.
Но Курнатовский сам повел разговор, повел легко, словно потянул кончик нитки и пошел разматываться толстый клубок беседы, в разгаре которой громкий голос в сенцах возвестил о возвращении хозяина.
— Товарищи! На солдатском собрании избран Совет солдатских и казачьих депутатов! — закричал Костюшко с порога, порывисто сбрасывая с себя полушубок и шапку.
Он посмотрел на Курнатовского. Ну что за сентиментальности!.. Но Антон Антонович ничего не мог с собой сделать: дыхание у него перехватило от волнения и радости. Они обнялись, и короткое молчаливое объятие заключило в себе несказанные слова: «Вот уже близки цель и главный итог твоей жизни, дорогой мой старший друг Виктор Константинович!» — «Настал день, ради которого в борьбе и испытаниях прошла твоя юность, дорогой мой Антон Антонович!»
— Да рассказывайте же, рассказывайте, что вы делали все эти месяцы, Антон Антонович!
— «Ты хочешь знать, что делал я на воле? Жил!..»
— Вы знаете, что Ленин уже в Петербурге? — спросил Костюшко.
Нет, Виктор Константинович не мог знать о недавних событиях. И это известие добавило какую-то новую и очень существенную черту в общую картину подъема, обновления, радостных перемен.
Здесь, в Чите, знали не только то, что Ленин восьмого ноября приехал из-за границы, что он выступает на собраниях, пишет статьи и, как сказал Костюшко, «учит делать революцию», но передавали даже слова Ленина: «Хорошая у нас в России революция, ей-богу!»
Курнатовский сразу поверил, что Ленин именно так сказал: в этой фразе звучала ленинская, характерная интонация. Виктору Константиновичу даже казалось, что ему слышится милая картавость Владимира Ильича, и словно виделась его усмешка, азартная, чуть лукавая и очень-очень счастливая.
— Вы, Виктор Константинович, нам как воздух нужны, — горячо говорил Костюшко. — Мы тонем в практической деятельности. Нас несет по волнам, как щепку в половодье. Думаем только о том, что делать завтра. Не далее. Но надо же и обобщать опыт, открывать массам перспективу. И подсказать формы организации…
— А они верят вам, массы? — спросил Курнатовский.
Теперь заговорил Гонцов: уж он-то лучше других знал, как сильно влияние Читинского комитета. Это вам не Иркутск. Тамошние интеллигенты нет-нет да и замутят воду, подбросив мусору сомнений. И то сказать, не на пустом месте мы здесь начали.
Гонцов оседлал своего конька: он любил экскурсы в прошлое, в те времена, когда он, молодой деповский токарь, был одним из первых создателей Читинской организации РСДРП…
— Потому-то нам и верят, что мы делами свою линию утверждали, — заключил Гонцов.
— Чего же вам еще надо? Зачем какие-то еще формы изобретать и навязывать народу? — сказал Курнатовский.
Костюшко не был согласен:
— Нужен объединяющий все революционные силы орган. Скажем, конвент — «Конвент Читинской республики!» Как звучит, а?
Гонцов отмахнулся от «конвента» и сказал:
— Жизнь уже выдвинула организации, которые должны стать органами власти: Смешанные комитеты на железной дороге, а теперь вот — Советы солдатских и казачьих депутатов.