— Пока нет, — покраснел Серенко.
— Ну, значит, надеешься. Давай, давай! — покровительственно бросил матрос и обернулся: — Ми-и-лка! Ягодка! До завтра! — помахал он кепкой, но девушка даже не повернула головы.
Парни прибавили шагу.
Они уже подходили к пирсу, как Пестерев снова рассмеялся.
— Ишь ты! Смотри-ка, браток, вон наш механик ухаживает, — показал он на рослого белобрысого парня, стоявшего возле пирса с молоденькой сезонницей. — Только как надо он ни одной девки обкрутить не может. Эй, Серега! Бог на помощь!
Парочка оглянулась на крик Пестерева и тут же отвернулась. Девушка держала в руке резиновый фартук. Голые ноги обвивало светлое платье. По ее приподнятым худеньким плечикам на грудь свешивались тугие ученические косы с ленточками.
— В бухту Сомнения идем, Серега! Давай поспешай!
— Знаю! Иду! — механик сдержанно попрощался с девушкой за руку и догнал парней.
— Вот, Серега, из-за них, — кивок в сторону Серенко, — придется промысловый день терять. Свадебный подарок на что покупать будешь?
— Ладно, Витька. День потеряем, зато добра на два сделаем, — не принял шутки механик. Высокий, с ребячьим выражением на лице, он добродушно поглядывал на Серенко и ершил волнистые, цвета спелой соломы волосы.
— Известно, ты всегда согласен. Начальство решило, сразу и завибрировал…
— Знаешь что, Витька! — нахмурился механик.
— Знаю, Сережа, знаю. Не сердись. Вернемся — один замет специально для вас сделаем, на свадьбу…
Виталий Пестерев и Сергей Кузнецов, оба бывшие моряки-подводники, появились в здешних краях три года назад, сразу после демобилизации. Кое-кто из товарищей, вместе с которыми после службы отправились на Дальний Восток, устроился работать в Петропавловске, в траловом флоте или в морском порту, а Виталий с Сергеем доплыли до последнего рейсового пункта — до Олюторки. Тут на базе рыбокомбината и устроились на «Боевой».
— Отдать швартовы! — Капитан Сазанов шагнул в рубку, нагнулся над переговорной трубкой: — В машине! Как дела?
— Все в порядке! — раздался из трубки голос механика.
— Ну, малый вперед! — снова сказал капитан, перевел рукоятку машинного телеграфа и стал за штурвал.
Сейнер дрогнул и мелко задрожал. Запахло выхлопными газами. Забурлил за кормой винт. Пробасила сирена. Пискнули кранцы и закачались на бортах гирляндой. Судно по плавной кривой оторвалось от причала.
С моря в лагуну шла зыбь. Сазанов держался ближе к крутому берегу: там глубже. Сейнер начало потряхивать. Из переговорной трубки доносились сдержанные ругательства механика. Капитан улыбнулся.
— Ты что, Сережа? На кого сердишься? Прибавь оборотов!
— Есть прибавить оборотов!..
Через десяток минут сейнер вышел из устья Пахачи в океан.
— Полный вперед! — Капитан перевел рукоятку, круто переложил штурвал и передал его Макару Рублеву.
Сейнер лег на курс — бухта Сомнения.
Глава 2
Сто раз в году атакуют Камчатку циклоны. Воздушная круговерть, разметнувшись над океаном, несется от Японских островов к северу, выплескиваясь на берега, разметывая рыбацкие флотилии. Наткнувшись на двойной гребень каменистых хребтов, циклон рвет на его остриях свои крылья, рассыпаясь дождем и снегом…
Бухта Сомнения ощутила дыхание «южака» под вечер. Распахнутая навстречу ветрам, она равнодушно принимала в свои объятия беснующиеся волны. Распустив пенистые лохмы, яростно приплясывая, они выплескивались на обнаженную прибойную полосу. Тучи брызг достигали каменной террасы, на которой виднелись черные палатки. Это и был лагерь геолого-поисковой партии.
Палатки намокли, провисли. Над одной, шестиугольной, гремела покосившаяся жестяная труба. Из дверного прореза этой палатки показался парень с бледным носатым лицом. Он взглянул на трубу и сказал:
— Должна свалиться.
— Закрепил бы. Надоедает стук, — раздался из палатки женский голос.
Парень не сдвинулся с места, поглядел на море — и нырнул в палатку.
— Все его профиль выводишь? — ухмыльнулся он, заглянув через плечо девушки в спортивном костюме, удобно примостившейся на ящике с образцами. Перед ней лежала геологическая карта, и она в задумчивости что-то рисовала на полях.
— «Прелестным пальчиком писала заветный вензель «О» да «Е»». Тоже мне, хм, Татьяна Ларина в лыжных штанах.
— Тебе-то что? — нахмурила девушка брови.
— Зависть гложет, Верочка. И ревность. Ты бы мой портрет рисовала…
— Чего это ради?
— Ну хотя бы ради моей любви к тебе. — Парень поднял палец. — Жрать хочется, а все равно люблю.
— «Любовь, любовь»… зарядил одно и то же, — поморщилась Вера — Играешь одним словом, Николай. Надоело!
— А Паганини, знаешь, как играл на одной струне!
— Так то Паганини. Гений! А ты?.. — девушка махнула рукой.
Николай Солодов, младший геолог партии, улегся на раскладушку и с головой залез в спальный мешок. Полежал и дурашливо продекламировал:
— «Я верил Вере чистой верой и в веру Веры верил я…»
— Вот-вот, и до альбомных стишков дошли.
— Да-a, Верочка, — протянул Солодов. — Любовь не шутка. И никуда тебе от нее не деться. Ты в треугольнике из несгибаемых женихов: олюторский Чайльд Гарольд сэр Нечепорюк, синеглазый птенец Серенко и я — единственный без сучка и задоринки..
— Выструганный, — уточнила Вера.
Но Солодов сделал вид, что не расслышал:
— И кроме руки и сердца предлагающий московскую жилплощадь со всеми удобствами. По окончании договора.
Мокрый полог палатки распахнулся. Вошел старший геолог Краев, высокий, в плаще. Он тряхнул головой, и нахлобученный башлык упал на плечи, открыв худые, землистого цвета щеки с глубоко врезавшимися морщинами. Движения геолога были усталыми, и казалось, будто двигается он по частям: поворачивая сначала голову, затем корпус и, наконец, ноги. Краев положил на стол клубок стеблей морской капусты и вывалил из карманов плаща несколько горстей ракушек.
— Вот и вся добыча, — так же устало, не спеша сказал оп. — Сейчас начнем стряпню.
Вера подложила в печь угля, поставила на нее ведро с водой, обмыла ракушки — все ловко, споро. Краев, нарезая водоросли, невольно залюбовался ее плавными, красивыми движениями.
— На вас поглядишь, дорогая, как-то светлей на душе становится, — сказал он.
— Это от чего же? Уж не от моих ли волос? — улыбнулась Вера, приглаживая голову.
— От вашего ровного характера, уверенности.
— Потерпите еще немножко, Константин Николаевич, сварятся щи с моллюсками, вот тогда действительно на душе посветлеет. Жаль, соли нет, а то бы пир закатили.
— А что у нас есть, кроме сих даров моря? — высунулся из кукуля[1] Солодов.
— Сон на сладкое, — усмехнулась Вера. — Сон важнее, чем еда.
— Это когда она есть, — буркнул Солодов и снова уткнулся в мешок.
— Ты бока еще не пролежал? — поинтересовался Краев. — Наше поколение куда меньше спало.
— Вот за вас мы и отсыпаемся.
— Неумная острота, — Вера досадливо наморщила свой прямой, с едва приметной горбинкой нос.
— Нам что? Спим, а надбавки идут. — Солодов будто не слышал Вериной реплики. — Как полгода, так к зарплате плюс десять процентов. Худо ли, хорошо работаем — все равно плюс.
— Предложи ликвидировать, — отозвался Краев.
— Зачем? — пожал плечами Солодов. — Они меня вполне устраивают. А тебя, Верочка?
— Я хоть сейчас готова отказаться…
— Камчатку давно пора выводить из северов, — снова поворачивая поочередно голову, корпус, ноги в сторону Веры, серьезно сказал Краев, — Это просто неблагоустроенный район. Люди здесь заняты интересной работой, хорошо одеты, сыты…
— «Сыты»? Это не о нас ли? — подмигнул Вере Солодов.
Но Краев не обратил внимания на это, продолжал:
— Правда, не хватает жилья, бытовых удобств. Отсюда и сезонщина. В прошлом году в нашем геологическом управлении прибавилось двести человек, а ушло сто. Вот и подсчитайте, сколько потеряно средств на выплату подъемных, на транспорт, процентные надбавки! Разор в государственном масштабе! На эти деньги для каждого жителя Камчатки можно построить по коттеджу со всеми удобствами.