Сидя на ступеньках площадки, я люблю смотреть, как мимо проносятся воды Конго. Я не устаю смотреть на этот магический бег. Не устаю смотреть на природу Конго. В ней что-то непостижимое, первобытное — пальмы, деревья с гигантскими кронами, обильные, яркие цветы. Прекрасные, тонкие и прямые женщины с ношей на головах напоминают мне пальмы, обвешанные тяжелыми гроздьями орехов. Кроны цветущих акаций нарядны, как женщины. Все необычно, но подлинно.
Коричневый большеглазый мальчик, орудуя толстым шестом, копается в заводи, заросшей листьями водяного растения. Вонзая свой шест в зеленый ковер, малыш шевелит им, болтает, накручивает на древко стебель за стеблем, с трудом отрывая их от корней. Течение быстро подхватывает растения, и они начинают свой бег к океану.
Намаявшись, он садится на камни.
— Как называются эти растения? — Я тянусь к воде и срываю стебель, усеянный мелкими бледно-лиловыми цветами;.
— Конгоясик, мадам. — Мальчик с ненавистью смотрит на зеленые листья. — Это очень плохое растение.
Он рассказывает, что какой-то миссионер привез сюда семена и бросил в бассейн на своем участке. Вскоре растение разрослось, заполнило весь бассейн. Тогда его начали уничтожать, оно появлялось снова, росло обильно и быстро. Потом семена попали в Конго. Прошло семь лет, и нынче прибрежные воды затянуты плотным зеленым ковром. Я смотрю на воду и вижу, как ковер начинает качаться от набежавших волн идущего мимо пароходика.
Он курсирует между двумя берегами, между двумя городами — Браззой и Лео[15]— так называет их мальчик. Вот пароходик коснулся бортом причала. По сходням течет лавина людей с корзинами, ведрами, сумками и мешками.
Разгрузившись, пароходик заполняется вновь и деловито уплывает обратно к Киншасе.
С утра у переправы бродят безработные парни в пестрых рубашках. Лица их в мелких насечках — знаки племен. За несколько франков они помогут вам поднести чемодан, корзины, посылку. Приходят менялы, хватают за платье прохожих, показывают зажатые в кулаке доллары, египетские и английские фунты, франки и сразу же исчезают, как только завидят полицейского.
Шашлычник на маленьком рыночке перед причалом нанизывает на шампуры кусочки свежего мяса, раздувает угли, и от жаровни струится душистый дымок. Африканцы жуют маленькие батончики белого хлеба. Торговки снимают с голов тазы, корзины, раскладывают бананы, лепешки, овощи.
На площадь неторопливо въезжает автобус, сплошь заклеенный пестрой рекламой: «Курите душистые сигареты!», «Пейте крепкое конголезское пиво!», «Пейте кока-колу! Канаду-дра!» Автобус стоит, пока не заполнится. В нем два отделения — два класса. Второй — для едущих стоя.
По четвергам у причала особенно шумно. С верховьев Конго приходит пароход. Привозят чучела крокодилов, кожи питонов, посуду, корзины, скульптуру и маски. На площади появляются люди, прибывшие из немыслимых африканских глубин.
Но и в другие дни сюда приходят кустари. Приносят складные тумбочки для цветов, искусно вырезанные из целого куска дерева. Показывают маски, чучела крокодилов; продавцы картин протягивают стопки рисунков, написанных тонкой кистью — гуашь на темной бумаге.
Прогулки по Браззавилю
Солнце стоит в зените. Я не вижу его. Гигантские деревья сомкнули свои кроны над длинным коридором улицы. Они защищают от зноя. Но стоит лишь выбраться из-под крон, как тропики схватывают в раскаленные клещи. Горячие стрелы лучей вонзаются в белую незащищенную кожу европейца, которая воспаленно краснеет, сгорает, но, только ожог пройдет, становится желтоватой, болезненно вялой.
Вдоль берега Конго вольготно раскинулись богатые особняки. Пальмы, бамбук, акации, усыпанные оранжевыми, сиреневыми, белыми гроздьями. Кусты бугенвиллей, цветы на клумбах, разбросанных у домов и в скверах. Решетки, жалюзи, величавые лестницы, балконы, похожие на капитанские мостики, — все это очень нарядно, красиво, но в то же время пустынно. Те люди, которых встречаешь, спешат по делам и кажутся здесь случайными посетителями. Промчится машина, проедет велосипедист с корзиной фруктов на голове — и снова пусто. В этом районе находятся банки, агентства и магазины.
Но вот начинаются африканские кварталы. На смену особнякам приходят низенькие дома, заборы вдоль длинных безымянных улиц. На тонких стволах зеленые листья кокосовых крон. Асфальт сменяется горячей пылью.
Зато уж нельзя пожаловаться на безлюдную чопорность. Здесь все расцвечено толпами женщин с детьми всех возрастов. Мужчин в эти жаркие часы здесь немного. Они работают в отелях и ресторанах, в речном порту, на фабриках — текстильной, спичечной, мыловаренной, обувной, на пивоваренном, маслобойном заводах — все основные предприятия Конго находятся в Браззавиле. Мужчины обслуживают, торгуют, рисуют, режут по дереву.
На улицах яркая, пестрая кутерьма. Особенно живописны толпы у водопроводных колонок, фонтанов, здесь можно встретить друзей, узнать последние новости, точь-в-точь как у наших деревенских колодцев.
Иная красавица уже дождалась своей очереди и набрала воды в трехведерный таз. Она водрузила его наголову и только направилась к дому, но тут ее настигла какая-то новость. Долго ли она выстоит на жаре? Долго! Пока не узнает, какие серьги купила соседка, что та собирается приготовить на праздник. Стоит, пока не заплачет ребенок, привязанный за спиной. Тогда спохватится, пойдет, прямая, как пальма, легко и красиво.
Яркие, живописные толпы наполняют железнодорожный вокзал, откуда отходят в Пуэнт-Нуар пассажирские поезда. Возле другого вокзала, товарного, пестрый рынок, торгующий по утрам. В городе много храмов, созданных свободной фантазией архитекторов. Собор святого Петра, как луч, устремился вверх, массивный кафедральный собор придавлен к земле сверкающей купоросной зеленью крышей. В этом новом соборе мадонны из черного дерева, резное епископское кресло из дорогого тяжелого дерева окуме.
Строятся здания отелей, офисов, школ, сооружаются стадионы. Возле одной из строек, близ Конго, среди органно звучащего говора африканцев я вдруг услышала русскую речь. Оказалось, что это советские инженеры, помогающие строить в Браззавиле отель По стройке бегают с тачками африканцы, лязгают бетономешалки, разносится стук топоров.
Людно на бульварах и рынках, в прекрасно спланированных парках. Во время футбольного матча тысячи экспансивных людей заполняют огромную чашу стадиона, где играют любимцы публики «Черные дьяволы».
Городские рынки — это нагромождение маленьких клеток-палаток, между которыми узкие, сложные, как катакомбы, проходы. Крыши палаток смыкаются, в рынках сумрачно, тесно. С вешалок и веревок свешиваются товары, задевают за плечи, бьют по голове, мешают идти, мелькают в глазах. И что-то во всей этой тесноте есть сокровенное, тайное, укрывшееся от постороннего взгляда.
На продовольственных рынках преобладают женщины. Они продают маниок, бананы, орехи кола, пальмовое масло, вино — все то, что выращивают в деревнях. Мужчины торгуют ситцами, платьем, галантереей, кустарными изделиями.
Ремесленники располагаются вдоль дорог, под кроной мангового или сырного дерева. Они раскладывают свои инструменты, материалы, развешивают и ставят свои изделия. Это плетеные кресла, корзины, блюда, подставки, низкие с круглым сиденьем стульца на перекрещенных ножках, искусно сплетенные из стеблей, как вологодское кружево. Похожие на мыльные пузыри, навалены колебасы — сосуды из тыкв, — гладкие и покрытые тонким узором, циновки, пучки лиан, желтые глиняные горшки.
Здесь же, на улице, при выезде из Браззавиля, в нескольких километрах от города, рядом с дорогой работают скульпторы. Они сидят на земле, держа между коленями причудливо изогнутый сук или тяжелое темное полено. Они режут, выдалбливают маску, делают племенные насечки, полируют женскую или мужскую фигуру из дерева, скульптуру животного, птицы.