Сельдь! Ради нее сюда, на край земли, к ледовитому Берингову морю, приехали российские девчата — из Тамбова, Рязани, Орловщины и иных яблоневых мест. Одни — чтобы заработать щедрый, по рассказам, камчатский рубль; другие, влекомые романтикой дальних мест, — свет поглядеть; третьи — потому что вербовщик попался красноречивый, а четвертые — бог знает почему: куда люди, туда, мол, и я. Но как бы там ни было, а дело свое они делали хорошо, с задором.
Кое-кто из девушек, пробыв сезон, уезжал, а кто оставался на зиму: то ли мил-дружка находил, то ли работу по душе. А некоторым понравились северные надбавки: полгода прошло — десять процентов к зарплате накидывают. Есть расчет! Попадались и такие — вечные сезонники, и мужчины и женщины, — что каждый год приезжали, слоняясь в поисках какого-то особого счастья, знавшие все ходы и выходы, все выгодное и невыгодное, жившие ради рубля.
Стоявшая у транспортера с ножом в руках рослая щекастая девушка, заметив парней, заголосила:
— Учись самокритике, — кивнул Пестерев геологу и, скинув с головы кепку, направился к певунье. — Здравствуй, Мила! Ты что, в резчицы перешла?
— Здравствуй, — ответила Мила, тряхнув выбившимся из-под платка пышным, отливающим медью локоном. — Тут, Витя, на народе, веселей. Магазин все равно брошу.
— Ладно, бросай! А пока сообрази-ка нашему экипажу на пару суток. — И уже к Серенко — Знакомься, это наша рыбокомбинатская продавщица Милка Кочан.
Мила кинула быстрый, внимательный взгляд на Серенко и с подчеркнуто равнодушным видом пошла впереди парней, не спускавших с ее спины глаз.
Магазин размещался тоже в палатке, отличавшейся от других тем, что перед ней было аккуратное крыльцо, вымощенное темными, вверх донышками, бутылками из-под шампанского Мила скинула у входа спецовку, натянула чистый белый халат и, поглядывая на красивого незнакомца, принялась выкладывать на ящик, заменяющий прилавок, консервные банки, пачки сахара, сливочного масла.
Пестерев, уложив покупки в мешок, сказал геологу:
— Отвернись-ка, друг, на минутку, мы целоваться будем.
— И когда ты, Витенька, перебесишься? — улыбнулась Мила. — А хлеб-то, забыли? Какого вам: черного или белого?
— Белого, Милочка. У меня без тебя от черного черные мысли приходят. Сколько с нас? Десятки хватит?
— Не волнуйся, лишнего не возьму, — оборвала девушка.
— Видел? Характерец, а? — как бы за поддержкой обратился Пестерев к товарищу. В дверях обернулся, подмигнул: — Спасибо за все, Милочка! Дай бог твоему будущему мужу хорошую соседку…
Закончить фразу матрос не успел: выскочил за дверь, едва увернувшись от брошенной вслед консервной банки.
— Отчаянная девка эта Милка. За то и люблю ее, — разоткровенничался Пестерев на обратном пути.
— Очень уж ты с ней вольный, — пожал плечами Серенко. — Как со своей.
— А она моя и есть. Год уже ходим. Только не регистрируемся… Интересно у нас с ней знакомство получилось, — внезапно расхохотался Пестерев. — Понимаешь, помог я ей как-то мешок муки поднести до дому. Она и говорит: «Заходите, мол, в гости». Может, из вежливости сказала, а мне что? Зашел. Смотрю, вскоре является какой-то конопатый «бич» и приглашает меня: «Может, выйдем на минуточку во двор?» «Можно», — говорю. Вышли. Он мне нож показывает. Съездил я ему по уху, отобрал нож, прогнал. Возвращаюсь к Людмиле, нож на стол кладу: «Извините, если что не так. Только до чего ж нервные гости к вам ходят, аж страшно…» С тех пор и слюбились. А ты женат?
— Пока нет, — покраснел Серенко.
— Ну, значит, надеешься. Давай, давай! — покровительственно бросил матрос и обернулся: — Ми-и-лка! Ягодка! До завтра! — помахал он кепкой, но девушка даже не повернула головы.
Парни прибавили шагу.
Они уже подходили к пирсу, как Пестерев снова рассмеялся.
— Ишь ты! Смотри-ка, браток, вон наш механик ухаживает, — показал он на рослого белобрысого парня, стоявшего возле пирса с молоденькой сезонницей. — Только как надо он ни одной девки обкрутить не может. Эй, Серега! Бог на помощь!
Парочка оглянулась на крик Пестерева и тут же отвернулась. Девушка держала в руке резиновый фартук. Голые ноги обвивало светлое платье. По ее приподнятым худеньким плечикам на грудь свешивались тугие ученические косы с ленточками.
— В бухту Сомнения идем, Серега! Давай поспешай!