«И я был таким», — с завистью подумал Андрей Петрович и улыбнулся.
Сашко по-мальчишески взмахнул руками, радостно крикнул:
— Вам сейчас изюмный компот нужен! — И умчался.
Андрею Петровичу полегчало. Он вздохнул сначала осторожно, потом глубже. Дышалось свободно, во всем теле была приятная слабость. Он встал. Боль ушла.
Когда от скал побежали длинные черно-красные тени, Андрей Петрович спустился в бухту. Над океаном долго и ровно горела холодная заря. Потом она погасла. Высокая волна подносила к ногам редкие звезды, спрашивала о чем-то на своем шипучем монотонном языке и, недовольно ворча, убегала назад.
Подорога ничего этого не замечал. В его карманах лежали опилки, пахнувшие руками матери. Он стоял один перед сумрачным лицом океана и думал о том, что самая первая человеческая любовь — к матери, месту, где вырос, по-настоящему приходит тогда, когда человек стареет. Ветер бережно уносил в темноту приглушенные непонятные слова. В лунном свете океан отливал серебром с чернью утесов.
Наутро за плотниками пришел катер.
Андрей Петрович, свежевыбритый, в меховой кожаной куртке, которую надевал только по праздникам, постучал в комнату начальника станции.
Горлов сидел на перевернутом табурете и, поплевывая на брусок, точил самодельный нож.
— Садись, Петрович.
Подорога, не снимая шапки, опустился на край стула.
— Я уж поеду, Василь Кузьмич, — сказал он и постучал себя по левой стороне груди. — Ты не обижайся на меня. Радиста тебе пришлют молодого. Не то что я — глухая тетеря…
Долгая звонкая тишина, как после умолкнувшего вдруг колокольного звона, повисла в комнате.
Горлов встал, прошелся по комнате, побарабанил пальцами по стеклу и снова тяжело сел на табуретку. И нельзя было понять, огорчен он или сердится. В эту минуту он показался Подороге трогательно-растерянным и близким.
— Нужно ехать, Петрович… На Большой земле все: режим, доктора… — глухо сказал начальник зимовки.
— Да… — согласился радист. Он повернулся к распахнутому окну и посмотрел в синее глубокое небо, отыскивая там что-то: ему послышался рокот мотора. Горизонт был пустынен. Одинокое облачко плыло по небу. Оно поднималось все выше и выше, пока на миг не закрыло солнце. Налившись его светом, облачко засветилось, затрепетало и растаяло.
— Рацию твою будем беречь, — нарушил молчание Горлов.
Подорога благодарно взглянул в глаза начальника и, как бы очнувшись, улыбнулся ему слабо и грустно.
— На нас не обижайся, если что не так. Нам будет трудно без тебя.
Андрей Петрович порывисто встал, протянул Горлову руку:
— Прощай, Василь Кузьмич.
— Прощай, Андрей Петрович.
Горлов взял со стола самодельный нож с ручкой из моржового клыка и протянул радисту.
Андрей Петрович спрятал нож и достал из верхнего кармана куртки трубку, вырезанную им из кости. Трубка была прокурена до желтизны и казалась сделанной из янтаря. Подорога вложил ее в руку Горлова. Они обнялись. Радист потоптался у двери, снял шапку и быстро вышел.
Дома он сложил свои немногочисленные вещи в потертый фибровый чемодан со сбитыми железными углами, сунул туда еще сушеной рыбы, несколько головок чесноку.
Умытая дождем галька захрупала под ногами. Сильный береговой ветер дружески обнял его за плечи.
На повороте к спуску в бухту Подорога распрощался с товарищами по зимовке.
— Лечи свой карбюратор — и снова к нам, — обнимая радиста, сказал повар Галкин и, не удержавшись, хлопнул его тяжелой короткопалой ладонью по плечу.
— Непременно, Галкин, непременно! — растерянно ответил Подорога.
— Не уезжайте, Петрович! — крикнул Сашко и крепко сжал обе руки радиста.
Андрей Петрович вздрогнул: показалось, что метеоролог и в самом деле может не отпустить его с зимовки.
— Не уезжайте, пожалуйста!
Подорога отвернулся, пряча глаза.
Высоко поднимая ноги в неуклюжих резиновых сапогах, Андрей Петрович дошел до воды, опустился на колени и погладил руками желтоватые от мха голые холодные камни бухты. Братья плотники протащили черную от смолы шлюпку по песку к самой воде, и, когда ее нос всплыл, старший позвал Подорогу. Радист поднялся и, пошатываясь, пошел рядом, подталкивая корму до тех пор, пока шлюпка не скользнула на глубину.
Солнечный свет проникал до самого дна, и там на каменистом ложе колыхались бурые водоросли и копошились крабы. Крутая зыбь била шлюпку. Плотники неумело гребли, срывая веслами верхушки волн. Андрей Петрович смотрел на дом метеостанции, прилепившийся, словно ласточкино гнездо, к подножию утеса. Острые тонкие камни, похожие на черные косые паруса, окружали приземистый домик, и снизу казалось, что он расправляет крылья, собираясь взлететь. На берегу махали фуражками.