— Ну, Сидорыч.
— Очень рад с вами познакомиться, Иван Сидорыч, — сказал Василий Иваныч без улыбки.
Пилюта пожал плечами: зачем тысячи китайских церемоний? И как будто с облегчением услышал гул самолета.
Как раз в это время на стоянку заруливал слепяще красный самолет Полярной авиации, окруженный снежным красноватым вихрем, и Пилюта побежал его встречать. Он поднял руки, показывая, куда заруливать, самолет послушно повернулся к нему носом, и Пилюта шел задом и так усердно махал руками, как будто самолет двигался от его рук.
«Хочет согреться, вот и машет руками», — подумал Василий Иваныч.
Шофер отпустил сцепление и дал газ.
Василий Иваныч доехал до гостиницы и сказал шоферу на всякий случай: «Спасибо».
В гостинице, длинном здании барачного типа, размещались и столовая, и кинотеатр, и библиотека, и медпункт, и биллиардная. И он, проходя по коридору, попадал то в темноту кинотеатра с призраками из другой жизни, то слышал стук ложек, то оказывался в табачном тумане биллиардной. И везде на него обращали внимание: на Севере каждый человек нужен.
Навстречу выскочил молодой, очень красивый парень в тапках на босу ногу, уже оповещенный о прибытии второго инженера, и сказал:
— Очень рад, что вы приехали. Я инженер.
— Ну, нам-то можно и на «ты», — улыбнулся Василий Иваныч.
— А я здесь совсем зашился, — махнул своей очень тонкой рукой инженер, — народу нет, запчастей нет, литературы нет, и самолеты сыплются один за другим, только успевай обслуживать.
— Как-нибудь вывернемся, — сказал Василий Иваныч, — ты, наверное, не так поставил себя. Сразу «вась-вась». Так ведь?
Инженер пожал плечами, не зная, что ответить.
Василий Иваныч очутился в комнате с четырьмя двухэтажными койками.
Четверо парней расписывали «пульку» прямо на белом пластмассовом столике, и столик носил на себе следы многих карточных баталий. Когда появился Василий Иваныч, все доброжелательно посмотрели на него и по очереди пожали ему руку.
На стене висела картинка — розовая свинья, нога на ногу, непринужденно курящая папиросу, и внизу подпись: «А я курю». Впрочем, в комнате курила не только одна свинья. Дым стоял, как от засорившейся печки. Даже глаза ело.
Инженер принес Василию Иванычу постельное белье и даже сам хотел застелить ему постель, но Василий Иваныч сказал:
— Ну, что ты, что ты! Я сам.
— Все бы ничего, да вот я, откровенно говоря, совсем не знаю реактивной техники, — вздохнул инженер, — я «поршневик».
— Я более менее знаю, — сказал Василий Иваныч скромно.
И на самом деле он знал. Не раз он с блеском сдавал зачеты по знанию материальной части комиссии из высшего командования и не раз сам принимал зачеты у техсостава. У него была записная книжка, где даже отмечалось, какой регулировочный винт каким ключом вертеть, и еще он чувствовал моторы, что называется, нутром, вполвзгляда косясь на приборы, только для проверки своего «чутья». Это вырабатывается после того, как сам запустишь и прослушаешь тысячи моторов.
— Тогда нормально, — сказал инженер, — вывернемся…
И хотя Василий Иваныч был несколько разочарован — так все вокруг было обычно, и даже белые медведи не скреблись в стенку, — но он продолжал чувствовать себя героем, и его подмывало поговорить о героизме, хотя никто его за язык не тянул.
У него в рюкзаке лежала на всякий случай бутылка водки, купленная еще в Москве, и вечером, когда в комнате остались только инженер и второй парень — врач, детина килограммов на сто живого спортивного веса, он решил, пользуясь отсутствием подчиненных, сказать:
— Совсем забыл!
И выставил на стол бутылку водки с таким видом, как будто вспомнил о ней только что.
— Хорошо! — сказал доктор, потирая свои большие красные руки, — а то здесь этого добра нет, сухой закон.
— Хорошо, — поддакнул инженер, но тут же сознался, что не пьет, и смущенно добавил, что и вообще ему пришло какое-то письмо, как будто это последнее обстоятельство имело отношение к делу.
Доктор вытащил из-за окна промерзшую рыбу и начал обстругивать ее, как палку, на листок бумаги, а потом открыл банку красного соуса и вторую — с огурцами.
Василий Иваныч налил по пол стакана доктору и себе и посмотрел на инженера с преувеличенным состраданием, но тот с невозмутимым видом читал письмо.
Василий Иваныч и сам почти не пил, но иногда для удобства общения изображал из себя этакого рубаху-парня, который и выпить не дурак. И еще он хотел выговориться в кругу своих людей. чтобы потом от постоянного «воздержания» не потянуло болтать в обществе подчиненных: сегодня сболтнул лишнее, завтра, а там тебя и слушаться не будут.