— Вот именно, почему?
— Если бы у Лузгина или Кесяна не было алиби, я бы предположил, что это сделал кто-то из них. И тем и другим Моргун помыкал, даже, случалось, поколачивал их. Весь поселок Моргуна побаивался, многие не любили, в том числе и приятели его, особенно Павел Лузгин, который сам хотел верховодить молодежью. Если он и не убивал, то руку к этому делу приложить мог.
— Но доказательств его причастности ни у следователя, ни у нас нет. Видите, — усмехнулся Валентин Федорович, — я уже рассуждаю по вашей методе. С одной стороны, мы убеждены, что Кушелевич не убивал, с другой — убеждены, что тут не обошлось без браконьеров, с третьей — у нас нет никаких доказательств, которые можно предъявить суду.
— Ход мыслей в общем-то правильный. Главное в нашем деле — не обольщаться. Очень заманчиво принять желаемое за действительное, но это ни к чему хорошему не приводит. Никогда и никого. Мы действительно не имеем доказательств того, что Кушелевич не стрелял в Моргуна. Но у нас уже есть основания утверждать, что в показаниях Кушелевича нет тех противоречий, какие усмотрел следователь. Обвинителю трудно будет уличить подсудимого, и суд может вернуть дело на доследование. К чему нам и следует стремиться. Мы не располагаем таким аппаратом и возможностями, какими располагает следствие, поэтому нам труднее докопаться до истины. Но у нас есть возможность предотвратить несправедливое решение.
— Буду рад, если так оно и случится, хотя, признаюсь, ваш анализ всех за и против не дает радужных надежд.
— Что делать? — Андрей Аверьянович поднялся из кресла. — Будем надеяться на лучший исход.
Шел допрос свидетелей. Перед судейским столом — мать убитого. Сухопарая, в черном платочке на седеющих волосах, она хотела казаться скорбной, но время от времени забывалась и сухое, остроносое лицо ее выражало откровенную неприязнь и подозрительность. И отвечала она так, словно бы хотела сказать: «Знаю я вас, запутать меня хотите». Подозрительность, наверное, была у нее в характере; кроме того, кто-то скорее всего подогревал в ней это недоброе чувство, внушая, что дело хотят замять, а убийцу выгородить.
Больше всего вопросов матери убитого задавал один из заседателей, тот, что сидел справа от судьи, седоусый, с седыми висками лобастый мужчина, рабочий-мебельщик. У Андрея Аверьяновича сложилось впечатление — этот заседатель не убежден, что подсудимый преступил пределы необходимой обороны. Вернее, он убежден в обратном.
Судья непроницаем, глаза его под щегольскими очками без оправы посверкивали остро, он внешне бесстрастен и не проявляет личного отношения к показаниям свидетелей, не отдает предпочтения, как это случается, обвинителю перед защитником. Судья ни разу не прервал адвоката, и Андрей Аверьянович чувствовал, что он и дальше не будет мешать.
— Не случалось вам слышать от сына фамилию Кушелевича? — спрашивает седоусый заседатель.
— Может, и случалось, — отвечает мать убитого. — В поселке все знали Кушелевича.
— И сын ваш его знал?
— И сын знал.
— И говорил о нем в вашем присутствии?
— Не помню.
— Откуда же вам известно, что он знал его?
— Кто же его в поселке не знал?
— Вам не было известно о том, что Кушелевичу собирались отомстить за поимку браконьеров?
— Нет, не было известно.
— В поселке Желобном об этом говорили не стесняясь.
— Не слышала.
— Какие у вас были отношения с сыном?
— Обыкновенные.
— Он рассказывал вам о своих жизненных планах, о том, что собирался делать в ближайшее время?
— Нет, не рассказывал.
— Значит, ничем с вами не делился, ни горем, ни радостью?
— А чего ему делиться?
— Что же он, не разговаривал с вами?
— Почему не разговаривал?
— О чем же?
— Рубаху велит постирать, залатать что…
Заседатель пожал плечами и сокрушенно сказал:
— У меня вопросов больше нет.
Обвинитель поинтересовался, на какие средства жила мать убитого. Она ответила, что получала пенсию за мужа, дочь присылала иногда рублей пять.
— Сын работал?
— Работал.
— Где?
— Шофером в леспромхозе.
— Постоянно?
Она сделала вид, что не поняла вопроса.
— Последнее время он работал в леспромхозе?
Выяснилось, что уже около года Моргун в леспромхозе не работал.
— На какие же средства он жил? — это спросил седоусый заседатель.
— Кто ж его знает, на какие, — ответила мать Моргуна, — я его не допрашивала.